Пророчество - С. Дж Пэррис

Фаулер наклонил голову — тоже без особой радости. Между двумя шотландцами ощущалась какая-то враждебность, взаимное недоверие. Вот и верь басням, будто на чужбине земляки тянутся друг к другу. Я попытался взглядом извиниться перед Фаулером, но тот с профессиональным хладнокровием приветствовал меня кивком и невнятным бормотанием — «Бруно», после чего полностью сосредоточил внимание на Дугласе.

— Зачем сюда пожаловали, Арчи? — взял он быка за рога.

— По делу, — отмахнулся Дуглас. — Все дела, дела… вы же меня знаете, Фаулер. А наш друг Бруно бродил по площади Святого Павла в поисках книг. Кстати, о книгах… — Он пошарил под камзолом и вытащил сложенный в несколько раз, сильно измятый лист. — Вы это читали?

Он разгладил памфлет на столе — все то же, однако на этот раз вместо Юпитера на гравюре был изображен Сатурн. Дуглас подтолкнул лист ко мне, я его развернул, а Фаулер, не удержавшись, заглянул через мое плечо. Внутри — кое-как намалеванный женский труп, меч торчит из левой груди. И подпись: «Убийство второй фрейлины уже с полной ясностью указывает на близкий конец царствования Елизаветы и того, что автору угодно было именовать „протестантским экспериментом“». Сами убийства и их подробности — связь с великой конъюнкцией и апокалипсическими пророчествами — толковались как знамение Божьего гнева. Господь поразит самозванку и еретичку, восставшую против Рима и обращающуюся за руководством к колдунам и прислужникам дьявола (первый же из них Джон Ди). И если дьявол не собственноручно совершил эти убийства, так кто-то, ведомый и направляемый Сатаной.

— Уберите! — прошипел Фаулер, окидывая быстрым взглядом таверну и присаживаясь возле нас. — Теперь уже и читать эти памфлеты запрещено, а почем вы знаете, кто следит за нами!

— Эти убийства работают на нас, — заявил Дуглас, игнорируя предупреждение и одобрительно тыча пальцем в брошюру. Спасибо хоть голос понизил до шепота. — Они подрывают доверие к власти, а нам того-то и надобно. Вот увидите, почти никто не воспротивится перемене правления, как только народ убедится, что Всемогущий отвратился от нее.

— Зря вы недооцениваете упрямство англичан, — покачал головой Фаулер. — И нелюбовь к Риму тоже нельзя скидывать со счетов. Вспомните, как взъерепенилась улица, когда прошел слух, будто королева готова вступить в брак с католиком-французом, сколько тогда появилось памфлетов.

— Вот к-а-ак? — Дуглас выпрямился, будто готовясь к схватке, но припомнил, сколько народу вокруг, и снова понизил голос. — А вы недооцениваете простой народ королевства, Уильям. Среди простых людей куда больше приверженцев Рима, чем вам думается. Люди тоскуют по старой вере, по иконам и деревянным статуям святых, паломничествам, по тому утешению, что гарантировала им исповедь, епитимия и отпущение грехов. — Подчеркивая свои слова, он ткнул пальцем в лицо Фаулера. — Старая вера надежна, а народ предпочитает надежность. Загляните в какой-нибудь мелкий городок в глубинке, в любую деревню: там никто не читает чертова Эразма. Ходят в государственную церковь — а куда деваться, и штраф не по карману, — но в глубине души все так же верят в чудо литургии и в пресуществление Даров. Не только прихожане, сами священники! И как только они услышат, что дьявол собирает кровавую жатву при дворе, потому что правительница вздумала тешить себя колдовством, они ухватятся за любую возможность получить другого монарха, можете мне поверить. Простые люди составят целую армию, когда наступит день мятежа, стоит лишь подтолкнуть их в нужную нам сторону.

Он рассуждал с таким увлечением, как будто сам и составил этот план. И он был прав по крайней мере в том, что убийства, если правильно их «подать», сыграют на руку заговорщикам и только поспособствуют вторжению. Но снова все тот же вопрос: если убийства — часть католического заговора, почему их с такой откровенностью обставили как часть католического заговора? Что скрывается за столь сложным двойным блефом?

— Хотелось бы знать, догадывается ли убийца о том, что играет нам на руку, — запустил я пробный шар, уткнувшись глазами в памфлет.

Новости, однако, распространяются будто на крыльях: не прошло и дня, а памфлет уже написан, отпечатан и продается. Впрочем, в Уайтхолле десятки слуг оказались свидетелями этого ужаса, а в Лондоне сыщется немало людей, столь враждебных Елизавете, что и жизнью готовы рискнуть, лишь бы насолить ей, издав подобное чтиво.

— Разумеется, нет. — Тут уж и Дуглас огляделся по сторонам. — Это какой-то маньяк, женоненавистник. Но мы используем ситуацию к своей выгоде.

— Маньяк при дворе, — добавил Фаулер, складывая руки на груди. — Прошлым вечером все собрались на концерт.

Дуглас пожал плечами:

— Воспользовался моментом: все слушали музыку, а он сделал свое дело. — Он фыркнул. — Кто он и как пробрался, мне наплевать. Нам нужно, чтобы такие вот писульки, — жестом указал он на памфлет, — читали по всей стране. Надобно сеять страх. Для начала подорвать ее популярность в народе. — Он выбрался из-за стола, накинул плащ на плечи и, словно спохватившись, осушил вторую кружку и со стуком поставил ее на стол. — Мне пора, дела заждались. Всего доброго, джентльмены. Полагаю, в один из ближайших вечеров мы встретимся. — Он надвинул на брови бесформенный шерстяной колпак, коснулся его, полунасмешливо отдавая честь, и растворился в толпе.

— Вы за него расплатитесь? — Возле меня, откуда ни возьмись, появилась служанка, нетерпеливо протягивая руку.

Тут только я сообразил, что Дуглас пригласил меня на кружку пива, а сам ушел, не расплатившись. Впрочем, такой поворот событий я мог бы и предусмотреть.

Фаулер сочувственно усмехнулся, глядя, как я отсчитываю монеты:

— Еще не свыклись с манерами нашего друга Дугласа?

Девушка повертела монеты в руке, подозрительно глядя на меня: смуглый иностранец, того гляди, подсунет фальшивую. Успокоившись, указала рукой на кружку, спрашивая, принести ли еще. Я вопросительно глянул на Фаулера, но тот отмахнулся:

— Спасибо, не надо. У меня голова раскалывается от шума. Небо вроде бы прояснилось, мы могли бы прогуляться.

— Похоже, Дуглас вас недолюбливает, — заговорил я, пробираясь к двери.

Фаулер был прав: хотя грозные серые тучи все еще заволакивали небо и ветер стремительно гнал листья по обочине и сточным канавам, дождь ненадолго стих. На мокрой соломе и расползшемся конском навозе ноги скользят, а если оступишься, как раз угодишь в мерзкую бурую жижу, которая течет по канаве.

— Полагаю, что так. — Он поднял воротник и решительно направился к собору Святого Павла: там, на площади, легче всего затеряться среди толпы. Только вот руку не стоит снимать с кошелька.

— Беда в том, что я слишком давно знаю Дугласа, — продолжал он. — Если человек бежал на чужбину, чтобы уйти от прошлого и начать жизнь заново, меньше всего ему хочется встретить земляка, который может много чего о нем порассказать. Вам бы вряд ли понравилось, если б в Солсбери-корт явился какой-нибудь итальянец, — с улыбкой закончил он.

Мне тут же припомнилось, как Мари де Кастельно чуть ли не игриво намекала на совершенное мною в Риме убийство. И снова эта холодная дрожь. Обнимать самого себя, плотно прижимать руки к груди вскоре войдет у меня в привычку.