300 спартанцев. Битва при Фермопилах - Виктор Поротников

Амомфарету удалось загодя настроить против Леотихида многих своих друзей и знакомых, которые соглашались с ним в том, что сын Менара явно завысил свою роль в сражении при Гиппокефалах. На самом деле спартанским войском в той битве командовал Амомфарет.

Менар был раздражен тем, что Амомфарет наговорил ему грубостей при посторонних людях. По этой причине Менар держался вызывающе перед Амомфаретом, выгораживая и оправдывая своего сына.

«Кичась своей знатностью, Амомфарет привык помыкать своими согражданами, равными с ним по рождению, но помыкать царями нельзя! — молвил Менар. — Если Амомфарет пожелал взять на себя обязанность командовать войском, то мой сын имеет полное право присвоить себе славу этой победы. В данном случае Леотихид подражает Агамемнону, который уступал в искусстве ратоборства Ахиллу, однако по своему царскому праву он владел лучшей долей добычи. Амомфарет же уподобляется Терситу, пачкая свое имя непристойными словами, которые сыплются из него в моменты гнева!»

К негодованию Амомфарета, большинство его сотрапезников встали на сторону Менара, полагая, что царская власть в Лакедемоне священна, ибо оба царских рода ведут свое начало от Геракла, величайшего героя Эллады. Пусть командовал в сражении Амомфарет, но главою войска считался все-таки Леотихид. Как царь, Леотихид имеет право присвоить себе славу победы при Гиппокефалах.

«В случае поражения Леотихид сложил бы голову наравне со всеми спартанцами, — заметил кто-то из сотрапезников. — Это равенство в опасности позволяет Леотихиду распоряжаться славой победы по своему усмотрению».

Амомфарет для виду согласился с мнением большинства и даже извинился перед Менаром. Однако в душе он затаил злобу как против Менара, посмевшего сравнить его с Терситом, негодяем и трусом, так и против своего зятя.

Леотихид, вернувшийся с Истмийских игр, стал популярен в Спарте еще и потому, что, будучи в Коринфе, он свел знакомство с афинянином Фемистоклом. Тот убедил Леотихида в необходимости сближения Афин и Спарты перед явной угрозой со стороны персидского царя. Афинские и коринфские мореходы, ходившие к берегам Фракии, рассказывали, что персы наводят два гигантских моста через Геллеспонт. Ксеркс вознамерился соединить этими мостами Европу и Азию. Кроме этого, персы принудили подвластные им племена рыть широкий канал на полуострове Халкидика, возле горы Афон.

— Еще при царе Дарии, когда персы шли войной на Грецию, сильные северо-восточные ветры выбросили на скалы Афонского мыса четыреста персидских кораблей, — поведал эфорам Леотихид, узнавший об этом от Фемистокла. — Это бедствие вынудило Дария прекратить поход. Ныне Ксеркс, сын Дария, собирается вновь вести персов на Элладу тем же путем. Вот зачем персам нужен канал у горы Афон. Вот почему египтяне и финикийцы по приказу Ксеркса возводят мосты на Геллеспонте.

Эфоры внимательно выслушали Леотихида. Это известие встревожило их. Эфоры тут же вспомнили о тайном послании Демарата, предупреждения которого подтверждаются на деле.

Эфоры постановили отправить послов в Афины, чтобы договориться о месте и времени для встречи представителей от обоих государств.

Афиняне живо откликнулись на предложение из Спарты. Фемистокл предложил собрать представителей в Коринфе. Этот город стоит в самом центре Эллады, и до него удобно добираться как по морю из Афин, так и по суше из Лакедемона.

На встречу с афинской делегацией эфоры отправили троих послов: Леотихида, Гиппоноя и Клеомброта, брата Леонида.

* * *

Старейшина Евриклид, шагая через площадь Хоров, увидел в тени портика храма Диониса трех юных девушек, что-то оживленно обсуждавших. Приглядевшись, Евриклид узнал каждую из трех. Это были дочери знатнейших граждан Лакедемона. Старейшина прекрасно знал отцов этих юных спартанок, чья доблесть была общеизвестна.

— Та-ак! — сердито пробасил Евриклид, приблизившись к девушкам. — Вынужден вмешаться в вашу беседу, красавицы.

Подруги разом примолкли, обернувшись на старца, по морщинистому лицу которого было видно, что он чем-то недоволен. Две из них заметно оробели под нахмуренным взором Евриклида. И только третья не выглядела ни испуганной, ни смущенной. Это была Элла, дочь военачальника Пантея.

Устремив на Евриклида свои большие, дерзкие, светло-карие очи, Элла всем своим видом говорила: «Ну, нигде нет спасения от этих докучливых старцев!»

— Именно к тебе, дочь Пантея, хочу я обратиться, — сказал Евриклид. Протянув руку, он чуть оттянул в сторону широкий, ниспадающий волнистыми складками рукав ее длинного хитона. — Зачем ты носишь это, подражая варварам?

— Разве карийцы варвары? — Элла удивленно подняла длинные темные брови.

— Язык карийцев во многом отличается от греческого языка, значит, они варвары, — решительно заявил Евриклид. — К тому же карийцы пребывают в рабстве у персидского царя, а это тоже говорит о многом.

— Мессенцы давным-давно обречены быть рабами спартанцев, однако никто из лакедемонян не считает зазорным надевать мессенские башмаки, удобные для лазанья по горам, — остроумно возразила Элла.

— Уж лучше носить мессенские башмаки, чем карийские хитоны! — раздраженно фыркнул Евриклид. — Тоже мне — вырядилась! Хитон розовый, а рукава белые. Смех, да и только! И почему у тебя в волосах такие длинные заколки? Разве ты не знаешь, что такие заколки делают в Аргосе?

— О боги! Неужели аргосцы тоже варвары? — съязвила Элла, переглянувшись с подругами, которые с трудом удержались от улыбок.

— Аргосцы — не варвары, но они наши враги, — назидательно произнес Евриклид. Он протянул к Элле свою широкую ладонь: — Давай сюда свои заколки, милая. Ну!

На щеках Эллы вспыхнул румянец негодования. Она непременно ответила бы дерзким отказом Евриклиду, если бы не подруги, убедившие ее подчиниться.

Элла вынула из волос заколки и небрежным жестом отдала их Евриклиду, при этом одна заколка упала на землю. Старейшина взглядом повелел девушке поднять оброненную заколку и отдать ему, но Элла не шелохнулась. В ее взгляде, устремленном на старейшину, был вызов. Тогда заколку подняла одна из подруг Эллы.

— Эти заколки я отнесу твоему деду, потерявшему глаз в битве с аргосцами, — сказал Евриклид. — Стыдись, дочь Пантея! В погоне за роскошью ты теряешь достойный образ лакедемонянки знатного рода. Взгляни на своих подруг, как им к лицу наши дорийские хитоны! Подражание ионийцам и карийцам не доведет Спарту до добра!

Евриклид погрозил Элле темным крючковатым пальцем и зашагал прочь, постукивая длинным посохом.

Старейшина и впрямь разыскал деда Эллы, который в молодости был славнейшим воином. Деда Эллы звали Дионисодор. Ему было уже почти девяносто лет. Эти двое выделялись из всех стариков Спарты тем, что и в столь преклонные годы они сохраняли невероятную телесную крепость. Оба тяготели к древним устоям и обычаям, царившим в Лакедемоне много лет тому назад. Нынешние спартанцы зачастую уже не соблюдали кое-какие из древних обычаев, считая их устаревшими.