Хореограф - Татьяна Ставицкая

– Я не буду это пить. Рыбой воняет.

– Да, есть такой сорт чая, – вспомнил Марин. – Но думаю, что выпить стоит, если знахарь считает, что так следует завершать процедуру. Как тебе массаж, кстати?

– Столбы, столбы, столбы, провода, провода, провода, короткое замыкание.

Марин рассмеялся.

– То-то я думаю, что-то знакомое…

Покидая кабинет лекаря, Залевский увидел в приемной панно на стене. Как это он мог не заметить его при входе? Панно представляло собой карту мира, выполненную в традиционной индийской манере. Там не было границ и государств. Черт его знает, что отражала эта пестрая карта. Но почему-то сразу становилось понятно, что это именно карта мира – возможно, того мира, который доступен взору лишь немногих избранных. Например, взору тибетских знахарей.

Куда-то шел он по узкому ущелью, не поднимая глаз от дороги, вырубленной в скальном грунте, по камням, отшлифованным тысячелетиями и тысячами тысяч ног. За спиной слышал лязг цепей в такт шагу. Куда его ведут – мученика и страстотерпца? Кто идет за ним, и что там, в конце ущелья? Это он ведет кого-то или его самого конвоируют? То чувствовал жаркое встречное дыхание надвигающейся пустыни, то слышал дальний плеск реки. Он точно знал, что на него смотрят, но не показывал виду, не поднимал взгляд на стоящих наверху, наблюдающих за ним, чтобы они не заметили в его глазах страх или растерянность. В звоне цепей ему уже слышался нестройный цокот копытец и мерзкое хихиканье. Кажется, его обстреливали жеваными бумажками из трубочек, толкали палками в спину, задирали его рубище и еще что-то вытворяли с ним – непристойное. Он не мог, не должен был привести эту свору в свой сад. Может, утопить их в реке? Сбросить с моста? И вдруг обнаружил, что это он сам прикован к ним грохочущими цепями. И свора была своя – его собственная. Вскормленные им самим бесы вели его на заклание. Значит, ему предстоит погибнуть в бурном потоке вместе с ними. Но он не готов! У него еще столько планов на эту жизнь! Чего они хотят от него? Может, получится с ними договориться? Он вступил на шаткий подвесной мост над бурным потоком, как восходят на эшафот – с глупым и отчаянным вопросом: ну как же так? За что? А те, кто шел позади, раскачивали хлипкую переправу, и он хватался за канаты-поручни, до крови сдирая ладони…

– Просыпайся! Тебе тоже сняться кошмары? Я тебя сейчас спасу. Как насчет искусственного дыхания? – смеялся мальчишка, обнимая его.

Этот человек – одна сплошная провокация. Марин закрыл глаза и почувствовал, как возвращаются те – глумливые. Он отшвырнул мальчишку, бросился к своей сумке и, нашарив блокнот, лихорадочно записывал, чтоб не забыть, не пропустить ни одного эпизода и ощущения своего сна. Он жертвовал в этот момент явью? Нет, парень смеялся. Смех убивает трепет. Но теперь он был уверен, что все придет. И нужна ему была теперь любовь. Только так. На меньшее он не согласен.

После завтрака отправились к священному баньяну. Было ветрено, и над головами слышался отчетливый шорох древнего спрута.

– Слушай, мне кажется, что эти щупальца тянуться ко мне, – нервно смеялся экскурсант.

– Это не щупальца. Это воздушные корни. И что в них может быть страшного? Это же фикус. Ну да, большой. Гигантский.

– Да это целая роща! – парень задирал голову, силясь разглядеть верхушки зарослей, уходящие в небо. – Я уже чувствую себя грибом.

– Это не роща. Это одно дерево. – Хореограф замолчал, пораженный очевидностью внезапно возникшего образа. – Чтобы стать чем-то значительным, надо иметь много корней – земных и воздушных, – сказал он.

– Ты сейчас о чем? – мальчишка с интересом смотрел в глаза Залевскому. Но в тени священного дерева бодхи хореограф оказался не готов проповедовать, говорить о дуализме в ключе духа и материи, о метафизике земных и воздушных, а точнее, – духовных корней в жизни человека.

– Да так, о своем. И немножко о твоем. Кстати, местные считают, что под священным баньяном можно курить чилом без опасений быть пойманными полицией. Обычно тут полно бесстрашного народа. В Индии бытует мнение, что принимать наркотики гораздо безопаснее, чем принимать все близко к сердцу.

То и дело им попадались сидящие вокруг ритуальных очагов навсегда застрявшие здесь хиппи и местные странствующие монахи, охотно позирующие фотографам. Возносились к кроне баньяна старые культовые мелодии, и запах тлеющих в костре головешек не мог перебить другой запах: курили трубку, наполненную смесью табака и чараса.

Вечером, после чрезвычайно насыщенного впечатлениями дня мальчишка манерным жестом бывалого бросил на резной пальмовый столик два косячка.

– М? – он поднял бровь.

– Где ты это взял?

– Купил.

– Зачем? Захотелось острых ощущений?

– Наоборот – расслабиться хочу.

– Понятно, – скривился Залевский. – «Пойдем со мной в никуда, и я покажу тебе нечто особенное». Курить наркоту вредно!

– Пить тоже, а умирать здоровым жалко.

– Что ж ты так спешишь жить и умирать? Я не думал, что мои слова под баньяном ты воспримешь так буквально. И часто ты расслабляешься подобным образом?

– Нет. Попробовать хочу. Где еще, если не здесь? Послушай, в рай попадают за такую цену, которую я не готов платить, – разозлился мальчишка. – Я склонен грешить. Мне это нужно!

Марин дотянулся до косячков и растер их в пальцах.

– Ты, может, подумал, что в Индии легалайз? Здесь за наркотики так же сажают, как и у нас. А бывает, что и подставляют туристов: сначала продают, а потом инсценируют арест с выбором «деньги или свобода». К тому же тебе наверняка всучили товар низкого качества. Тут надо знать, у кого покупать. Ты для них – «фреш чикен» – бледнолицый богатый дурачок. Обмануть «фреш чикена» – дело чести каждого смышленого торговца.

Парень выглядел раздосадованным: он оказался белым болваном, лохом, которого с легкостью может обмануть любой местный прилипала – из любви, вероятно, и во славу Высшего Промысла.

– Я так и не смог расслабиться. У меня внутри вращается маховик. Я хочу его остановить. Хоть на время, – сказал он.

Марин видел, что у него подрагивают руки.

– Да уж. Шанти тебе не светит. Ну и мне по этой причине, – вздохнул Залевский. – Ты пойми: есть понятие гигиены. Оно относится не только к телу. Речь о внутренней гигиене. Духовной. Хочешь расслабиться, хочешь научиться управлять своими эмоциями – поедем завтра к йогам. Или в ашрам. Будем медитировать.

– В смысле медитации меня устроил бы тантрический секс, – нагло заявил мальчишка. – Где его тут практикуют? И уж если говорить о внутренней гигиене, то я не хочу никакого вмешательства извне. Я – это я. И давай так: я не курю гашиш, а ты не тащишь меня к йогам и в ашрамы.

Залевский почувствовал угрызения совести. Ему вдруг стало тошно от собственного лицемерия. Какого черта он ломает комедию? Он и сам, приезжая сюда, употреблял местные смеси. Да и не только здесь. В Москве, когда необходимо было расслабиться, отпустить себя, когда возникало ощущение исчерпанности, и подступал страх ее необратимости, приходило желание накачать себя. И он накачивал. У него слишком мало времени для поиска свежих впечатлений, да и впечатления не всегда срабатывали. В какой-то момент своей жизни он понял, что человеку, который целиком вкладывается в творчество, отдает себя без остатка, требуется восполнять затраты, обновлять и питать свой внутренний ресурс, стимулировать процесс. Самозавод с сорванным стартером. Поэтому их иногда находят мертвыми. Так и пишут в новостях: такой-то найден мертвым в своей квартире, причины смерти выясняются. А теперь он морализаторствует, боясь потерять контроль над собой. Впрочем, сейчас самым мощным наркотиком был для него этот малый. Марин осознал, насколько плотно он «подсел».