Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!» - Владимир Першанин

Красноармеец в буденовке старого образца перехватил поудобнее винтовку и, словно на учении, умелым выпадом вонзил ее в живот лейтенанту. Затем не спеша поднял пистолет и снял с руки офицера часы. Увидев, что тот еще жив, ударил штыком еще раз.

Двое немцев и оуновец, не зная, куда бежать, забились на узкий уступ над скалой. Внизу бурлила среди россыпи камней речка, широко расстилалась недоступная гористая равнина. Оуновец с тоской огляделся. Ридный край. Прощай!

– Оружие! Бросай винтарь!

– Жрите! Все вы здесь подохнете.

Винтовка с расстрелянной обоймой разлетелась о камень. Вслед за обломками бросился в ущелье молодой украинец. Немцы торопливо тянули вверх руки:

– Плен! Не стрелять.

Одного сгоряча пристрелили. Раздались крики:

– Язык нужен. Брать живьем.

Позже, когда Федор Зимин спрашивал немца, почему не взорвали мост, тот отмалчивался. Зато громко засмеялся захваченный живым контуженый бандеровец, извлеченный из окопа.

– Вас, дураков, здесь стерегли! Сосчитай, сколько ваших внизу гниют. Сотни. Конец жидовской власти!

Обоих подтащили к обрыву и расстреляли, столкнув тела вниз. Старший сержант Лыков, склонившись, наблюдал, как кувыркаются убитые.

– Вот и вы там полежите, – пробормотал он. – Пока карги до мослов не расклюют.

И полюбовался на трофейные часы. Хоть двух пальцев лишился, зато сапоги и часы новые.

* * *

Торопливо хоронили погибших. Одновременно перекусывали. На войне все причудливо смешивается. Военврач Руденко прооперировала нескольких тяжелораненых, взялась за Федора Кондратьева.

– Жить-то буду? – кривился от боли близкий ей человек.

– Еще как.

– Эх, Наташка, думал, не свидимся больше, а обошлось вот.

– Конечно, обошлось. – Поцеловала в щеку и дала команду: – Отнесите к палатке.

– Сам дойду.

Лейтенант с трудом поднялся, сделал шаг, другой, кое-как добрел до тенистого местечка, где ребята постелили ему шинель и тайком сунули фляжку с самогоном.

– Вот на закуску хлеба кусок. Пожуйте, товарищ капитан.

Зимин торопил начальника санчасти.

– Быстрее бы надо. Наши подмоги ждут.

– Идите, если некогда. Только меня не теребите. Давайте сюда парня с глазом.

Оглядела пограничника с девятой заставы, поняла, что глаз надо срочно удалять. Сержант, далеко не трус, дравшийся до конца на участке своей погибшей заставы, взмолился:

– Ради бога, оставьте глаз!

– Нет его, парень. Выбило. Удалим остатки, иначе заражение пойдет.

По щекам сержанта текли слезы.

– У меня ж невеста! Кому я кривой нужен?

– А кому вон тот, без ноги, нужен? Все вы кому-то нужны. И матерям, и невестам.

Парню, пролежавшему в ущелье с раздробленной ногой, стали делать ампутацию. Сказалось переохлаждение и потеря крови. Он умер на операционном столе.

Один за другим отошли еще четверо раненных пулеметными очередями, где в лентах обычные свинцовые пули чередуются с бронебойно-зажигательными (сжигают мясо до костей) и торчат головки смертоносных разрывных пуль. Кроме арийцев, их в той войне никто и не применял.

– Быстрее бы надо, – торопил врачей и санитаров помощник начальника штаба.

На него уже не обращали внимания. Люди готовились к новому бою. Снайпер Грицевич тщательно протирал патроны и складывал их в подсумки. Николай Мальцев закопал в землю свой автомат ППД, завернув его в кусок брезента. Не было больше патронов. Так же поступали и другие владельцы наших автоматов – нечем стрелять.

Вооружались винтовками. Некоторым достались трофейные автоматы, но их было немного. Наконец дали команду двигаться. Старшина Будько внимательно прислушивался.

– Ты что, Яков Павлович? – спросил Кондратьев.

– Кажись, без нас справились, – ответил старшина. – Пушки почти не стреляют, так, пулеметы да винтовки кое-где.

– Справились, – согласился Федор Кондратьев. – Только кто с кем?

В рядах бойцов оживление уступало место тревоге. Пронеслись два «мессершмитта». Выбрали какую-то цель внизу и сбросили полдесятка бомб. Затем застучали авиационные пулеметы. В нескольких местах к небу поднимался густой маслянистый дым. Горели танки.

На равнину спустились около пятисот человек. Проклятый мост забрал более ста жизней. Двигались по лесной колее, сплошь раздолбанной колесами машин, повозок, копытами лошадей, солдатскими ботинками.

То в одном, то в другом месте попадались обломки повозок, завязшие в грязи грузовики, трупы красноармейцев. У тех, кто отступал, времени хоронить товарищей не оставалось, лишь кое-где виднелись бугорки, чаще безымянные. На ветках деревьев или у подножья лежали грудами противогазы, каски, и здесь же окровавленные бинты, обрывки нательных рубах, которые пустили на перевязки.

Сумрачной и мрачной была эта лесная колея. Но отделение разведки во главе со старшиной Будько увидело на гравийном проселке зрелище, которое невозможно было представить.

Сплошь изрытая полоса гравия и подходы к дороге представляли собой кладбище техники. Танки разных типов, броневики, грузовые машины, тягачи плотно забили дорогу и обочины к ней. Это был мертвый поток горелого, разбитого металла.

Судя по всему, наша техника уничтожалась прямо на марше. Поодаль, на широком, изрытом колеями и воронками поле, произошло сражение. Танки застыли как попало. Сгоревшие до основания, уткнувшиеся друг в друга, перевернутые.

У многих были сорваны и валялись рядом башни с погнутыми орудиями. Взорвавшийся боезапас смахивал их напрочь, выворачивая массивные опорные плиты, разламывая цилиндры двигателей, лопнувшие тяги, разрывали, как бумагу, броню.

Скрученные гусеницы лоснились отполированными траками. Между звеньями и колесами виднелись куски человеческих тел. Остро пахло гнилью, горелой плотью, резиной, металлом.

Полтора десятка разведчиков невольно держали оружие наготове, рассыпавшись в готовую огрызнуться цепь. Но кругом была лишь смерть во всех ее немыслимых проявлениях. Николай Мальцев вместе с Костей Ореховым остановились возле разбитого легкого танка БТ-7.

Двое танкистов лежали рядом. Комбинезоны вплавились в тело, синюшно-фиолетовые лица широко улыбались.

– Сами сгорели, а зубы почему-то белые, – шепнул Костя Орехов, не решаясь нарушить мертвую тишину.

– Как люди мучились! Заживо ведь сгорели, – сказал Николай.

Знаменитая «тридцатьчетверка», махина по сравнению с легкими БТ и Т-26, застыла с раскрытыми круглыми люками. Мальцев насчитал не меньше пяти-шести пробоин. Танк упорно дрался и тяжело умирал. Земля вокруг была перепахана гусеницами, валялись смятые гильзы. Решетка трансмиссии вспучилась от сильного взрыва и обуглилась от жара сгоревшего мотора.