Мой плохой босс - Джина Шэй

Кровать — темная, с коваными прутьями — и вовсе приводит меня в восторг.

Ладно, дети, кошки, оргии — черт с ними, не очень-то и хотелось. Остаюсь! Я хочу эту кровать, немедленно!

Эй, эй, отставить неприличные фантазии, я, конечно, извращенка, но не настолько!

Дело не в эротической эстетике, хотя с этой стороны кровать эта, разумеется, шикарна!

Я не сплю вот уже вторые сутки, я в скором темпе паковала вещи, запихивала все, что умещается в багажник машины, и сваливала из своего дома. Я достала свою знакомую, и никому еще не находили приличную квартиру за четыре часа, включая подписание договора аренды.

Все что мне хочется — только спать. Не вытаскивая вещей из машины, потому что это вполне может подождать. Район вроде ничего так — тачку не должны вот так просто взять и угнать. В конце концов, тут нет ни одной твари, что вынет у меня ключи.

Но мне еще надо позвонить отцу и предупредить, что если меня будут искать всякие мудаки, чтобы стрелял без предупреждения.

Папа может, папа у меня охотник и генерал в отставке. И я вам могу сказать, что властная и жесткая Ирия в детстве была этакой зефирной папиной Иринкой, принцессой, не вылезавшей из розовых платьев с кружавчиками. Про маму говорить нечего — я её не помню. Отец о ней рассказывал мало, это были его больные воспоминания, но…

Но не женился, да. Твердо так не женился. Он был из мужиков старой закалки, которые были верные до гроба, и до свадьбы ни-ни, хотя очень хочется.

С квартирой я разберусь чуточку позже, когда у Верещагина отхлынет, и я смогу спокойно приближаться к своему дому. Почему-то мне кажется, что он некоторое время будет у моего подъезда меня караулить. И сдать квартиру нормально вряд ли получится. Хотя — и не хочется. У меня там дизайн покруче, чем тут.

Николай отдает мне ключи, смотрит на меня грозно — наверняка ему жена велела не цацкаться с жиличкой, но все-таки отчаливает. А я — застилаю кровать свежим постельным и падаю в неё, едва стащив с себя чертовы скинни. Не хочу шевелиться, не хочу…

Но все-таки где там мой телефон?

Папа слушает меня не перебивая, время от времени задавая уточняющие вопросы. Когда я очерчиваю размах выходки Верещагина на корпоративе — он вздыхает так красноречиво, что я понимаю — если что, Антону Викторовичу живым от моего отца не уйти.

— Ир, ну как же ты так подставилась? — укоряюще ворчит отец. Сложный вопрос. Сама им озадачиваюсь. Трезвая ведь была.

— Я по этому идиоту два года… — дыхалки не хватает, горло перехватывает. Договорить я просто не в силах. До сих пор констатацией этого факта вскрываю себя тупым ножом.

Сохла. Бегала вокруг и хотела себе смазливого умного, обаятельного паршивца… Всего! И можно, чтобы бантик сверху завязали.

— Ну, ясно, — папа недовольно хмыкает, — у тебя очень плохой вкус на мужчин, ты знаешь? Этот второй, про которого я слышу, которым ты вроде как увлеклась серьезно, и оба тебе попались мудаки.

— Пап, ну, что я, виновата, что в этом мире нормальные мужики на тебе закончились? — смеюсь я и сама удивляюсь, что это получается настолько беззаботно.

Мне легче. Мне гораздо легче на самом деле. Мне кажется, что меня накачали свежим гелием и отпустили в небеса. И я лечу, все выше, выше, радостная такая, ничем не обремененная…

Свобода. Свобода от дерьмового Верещагинского характера, от его перепадов настроения, с утра «хочу» — к вечеру уже «не буду», от непрерывной нервотрепки и всех остальных его выкрутасов.

Свобода…

От вечерних отчетов, во время которых удовлетворение Верещагина обеспечивало мне отличное настроение на несколько дней.

От темных глаз, глядящих на меня сверху вниз, от теплых губ, вышептывающих «моя госпожа» в промежутке между поцелуями, достававшимся пальцам моих ног.

От сладкой кожи под моим языком, от моего паршивца, который на вкус — как шоколадное мороженое.

Я сбрасываю звонок, как только папа говорит: «Ну, все, пока», — и утыкаюсь лицом в простынь, впиваясь в темную ткань зубами. Жмурю глаза так долго, пока разноцветные точки не перерастают в крупные цветные пятна.

Я знаю, что все я сделала правильно. Не было у меня никакого смысла оставаться рядом с ним, после всего того, что он натворил. После того количества моих правил, что он нарушил. Не было смысла продолжать видеть в нем кого-то более достойного, чем он есть. Никаких моих чувств он не достоин. Особенно — тех, что у меня уже имелись.

А как Нижний… Как Нижний он мне просто не подходил. Слишком импульсивен и нестабилен, я это смятение на дух не перевариваю. Понимаю, это вроде как нормально, но все равно не терплю.

Это все звучит так правильно, так логично…

Остается один только вопрос — почему мне самой так хочется повеситься сейчас? Почему такое ощущение, что если я и наказала кого-то, то только саму себя.

Ненавижу тебя, Верещагин…

Ненавижу!

Мир продолжает тикать. Не очень ровно, в своей манере — то запаздывая и растягивая самые дурацкие дни, то старательно сминает какие-то более важные и значимые в один невнятный, но очень плотный комок событий.

И все-таки он тикает…

Вопреки тому, что каждый день мне приходится вставать с постели и менять в очередной раз искусанную наволочку.

Новую вакансию я себе нахожу довольно быстро. Все-таки опыт работы и образование не пропьешь. Нахожу вакансию, прихожу на собеседование, отвечаю на вопросы. В какой-то момент понимаю, что слишком агрессивно огрызаюсь на эти идиотские вопросы несчастной девушки-эйчара. И что не она их выдумала, не она виновата.

Собеседование я выдерживаю чисто из принципа, но потом — когда мне перезванивают из этой фирмы я не беру трубку. Понимаю, что охренела и зажралась, но не хочу. Не сейчас. Не готова я. В конце концов, у меня есть сбережения, у меня есть расчет, и я могу себе позволить пару недель безделья. Хотя, приличные люди это называют отпуском!

Итак, пара недель тишины. На одну из недель я вышвыриваю бездумно деньги и уезжаю в Прагу. Бежать так бежать. Не на край света, а туда, где гуляш приличный. Почему я выбираю именно Прагу?

Потому что я совершенно осознанно пытаюсь выжечь одну боль другой болью. Я же помню, с кем именно я облазила все дальние улочки этого дивного города, и как долго, вопреки тому, что сама влюбилась в его архитектуру, не возвращалась. Хотя скучала.

Ведь говорят же, что самый страшный пожар нужно тушить встречным огнем, да?

Нет. Не работает.

Я блуждаю по узким улочкам, по дальним улочкам, по самым дальним из восемнадцати пражских мостов. Я таращусь на фрески, на те соборы, названия которых даже местные через раз вспоминают, на эти чертовы арт-объекты и памятники, разбросанные по окраинам.

Я помню, где тут мы с Ивом забивали между камней брусчатки пятирублевик, на счастье, мол, каждый год будем ездить сюда и праздновать дату годовщины свадьбы.