Тень Земли - Михаил Ахманов

– Спи, милая, спи… – Потом добавил пожелание на тайятском: – Да пребудут с тобой Четыре алых камня, Четыре яркие звезды и Четыре прохладных потока. Спи!

* * *

КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК

Половина Земли спала, другая – пробуждалась и бодрствовала.

В восточном полушарии над безжизненной частью света, называвшейся Европой, разгоралась утренняя заря. Первые солнечные лучи скользили над морем и редкими островками на месте Британии и Франции, над темными гигантскими провалами и вздыбленной землей, над канувшими в вечность рубежами государств – Германии, Австрии, Польши, Чехии, России. Но кое-какие границы возникли взамен исчезнувших; размытые и неясные, они разделяли жалкий остаток Украины с аймаками новой восточной империи, что протянулась от волжских степей до монгольских пустынь. Эта держава не отличалась многолюдием, но все же могла по праву считаться империей: народ ее был воинственным, земли – обширными и большей частью не пострадавшими в эпоху Исхода. Как любая империя, Байкальский Хурал стремился к победоносным войнам, однако врагов на достижимых территориях оставалось немного: с запада – ЦЕРУ, тонувшая в хаосе, анархии и разрухе, с северо-востока – Колымская Тирания, защищенная тундрой, болотами, гнусом и свирепыми зимними холодами. Еще имелись Чеченские Княжества – Центральное, Тбилисское, Дербентское, Бакинское и независимый аул Басарлык – но все они, оптом и в розницу, не представляли опасности для Хурала. Их население исчислялось сотнями, и большему было не прокормиться в бесплодных Кавказских горах.

За океанами и морями лежали другие страны. На юге, в Африке, – Черные Королевства, в верховьях Нила, в бассейнах Нигера и Конго; на австралийских берегах – семь Эмиратов, разделенных бушем, засушливыми степями и пропастями километровой глубины; на западе – Американский континент, таинственный и легендарный; в Хурале было известно, что он существует, а более – ничего.

Над осенней сибирской тайгой небо было затянуто тучами, холодные воды Байкала застыли меж припорошенных снегом берегов, над Амуром шли дожди, Обскую губу сковал лед, чудовищный провал на месте Уральских гор казался черной раной среди унылых белесых равнин. Близилась зима, солнце висело низко, но был день, и люди бодрствовали: текли на запад отряды вооруженных всадников, грохотали пороховые мельницы, над плавильными печами курился дым, катились вагонетки в узких шахтных штреках, пастухи объезжали стада, в юртах на волжском берегу завтракали, в ярангах на берегу Алдана готовились обедать. В другой половине мира царила ночь. Темные крылья ее раскинулись от канадских лесов до Огненной Земли, от гор Каатинги до моря, чьи волны плескались над Калифорнией, над затонувшими Мексикой и Техасом, над Оклахомой и Джорджией. На севере еще остались острова – Гренландия, Канада, Лабрадор, Аляска; они громоздились могильными плитами на кладбище исчезнувшего материка. На юге, почти не изменившее очертаний, лежало побережье Колумбии, Венесуэлы, Бразилии – низмеуность, за нею – Гвианское плоскогорье, снова низменность, непроходимые джунгли на берегах огромных рек, а дальше – тусклое мерцание огней, города, селения, фермы, поля и плантации, корабли у причалов, редкие ленты дорог, мосты и рельсы на утрамбованной насыпи. Больших городов было немного, и в названиях их слышался отзвук тоски по иным временам и иной Земле, не пышной и знойной, зато привычной, покинутой с болью в сердце и не забытой.

Рио-де-Новембе… Буэнос-Одес-де-Трокадера… Санта-Се-васта-ду-Форталеза… Харка-дель-Каса… Дона-Пуэрто… Рог-Гранде… Херсус-дель-Плата…

Сейчас они спали, большие и малые города. Спали земли и воды, спало небо над континентом и кружившая в нем «Пальмира», последний земной сателлит – заброшенная, недостижимая, леденеющая в космической тьме. Под ней и под яркими звездами спали кибуцы и вольные поселения, лагеря и рудники, спали бараки у нефтяных озер, стойбища гаучо в ниx, спали крепости и форты, гавани и вокзалы. Спали рабы, отстрельщики и «шестерки», гуртовщики и бугры и качки, фермеры и рудокопы, нищие и богачи и те, с кого собирали, выдавливали, выжимали.

Под рокот прибоя спал дон Грегорио, ворочался в хрупком старческом забытьи дон Хайме-Яков, храпел после вечерней попойки дон Хорхе Диас, посвистывал носом дон Эйсебио Пименталь, видел сладкие сны дон Алекс по прозвищу Анаконда.

Но Ричард Саймон не спал, хотя глаза его были закрыты.

И чудилось, будто перекликается он с кем-то другим, не спящим, но только дремлющим дни и годы, десятилетия и века, – не человеком, но творением человека, не существом из плоти и крови, но разумом.

Этот разум, затаившийся где-то, ждал.

Быть может, в том месте мерцали экраны и перемигивались огоньки, может, что-то щелкало и гудело, вращалось с тихим шорохом, наигрывало бесконечную мелодию или пребывало в молчании; может, в придвинутом к пульту кресле лежал контактный шлем, или оно пустовало, или рассыпалось прахом; может, двери в это убежище были распахнуты настежь или запечатаны паролями. Может быть!

Саймон беспокойно пошевелился.

Где это место, пригрезившееся ему? «Полтава»? Или какой-то другой тайник, запрятанный на земных континентах либо на океанском дне? Что означает это видение?

Он вздохнул, не в силах разгадать его смысл, и погрузился в сон.

Ричард Саймон стоял перед овальной, бронированной, похожей на люк в подводной лодке дверью Первого Государственного банка ФРБ.

Это название не подразумевало, что в республике есть другие банки – скажем, второй и третий, или же поименованные иначе, с заменой определения «государственный» на «коммерческий», «частный», «инвестиционный». Совсем наоборот: Первый Государственный являлся единственным финансовым учреждением ФРБ, которое могло бы считаться банком – в том смысле, как это понимали в Разъединенных Мирах, и к тому же с большой натяжкой. Его филиалы имелись во всех столицах провинций и протекторатов, но это не способствовало хождению безналичных средств или каким-либо платежам и расчетам. Подобных понятий в ФРБ не существовало, и Первый банк занимался лишь чеканкой монеты, сбором налогов и их перераспределением между кланами – то есть играл роль накопительного и эмиссионного центра. Так было заведено с эпохи НДБ, державшей в нем свою партийную казну, которая одновременно являлась и государственной, а с тех пор не было никаких существенных перемен. Правда, в результате Большого Передела банк поменял хозяев: функционеров НДБ сменили дерибасовские, избравшие клановым символом серебряную монету.

Пако дышал в затылок, и Саймон, передернув плечами, велел ему убраться к лестнице. Она спускалась из коридора в это подвальное помещение, своебразный холл, отделанный гранитом; слева располагался Архив, справа – банк, а прямо – открытый подъемник для транспортировки мешков с серебром и постановлений Думы, подлежащих архивному хранению. Вход в Архив был свободный, а банк, упрятанный под землю, казался абсолютно неприступным – в него вела единственная дверь, охраняемая синемундирными пулеметчиками. Но сейчас они спали, как прочие стражи Богадельни на всех шести этажах, и сон их, вызванный маленьким гипноизлучателем, был безмятежен и глубок.