Приговор - Кага Отохико

Раздвинулись перегородки, и запахло маслом для волос. Использование этого масла разрешено в тюрьме без всяких ограничений, но всё равно запах волнующий. Матери, кормящие детей грудью, с любопытством поглядывали в сторону Тикаки.

За общими камерами начинались одиночные. Здесь было больше похоже на тюрьму. Нацуё Симура сидела на полу согнувшись. Довольно дорогой костюм цвета сомо был надет кое-как, на лице застыло угрюмое выражение.

— А вот и доктор… — объявила начальница, но женщина не шелохнулась. Однако от внимания Тикаки не укрылся скользнувший по нему взгляд, настороженная морщинка, вдруг пересёкшая лоб. Сев перед женщиной, он сказал:

— Здравствуй. Что случилось?

Женщина слегка наклонила голову и исподлобья посмотрела на него. Она будто бы и не прочь была ответить, но что-то ей мешало. Выбившаяся прядь волос упала на лоб, глубокие морщины в уголках глаз делали её похожей на старуху, хотя ей было чуть больше двадцати.

— Вы не оставите нас наедине? — спросил Тикаки.

Его слова привели начальницу в замешательство.

— Рядом с конторой есть комната для допросов, может быть…

— Лучше здесь. Тут ей спокойнее.

Начальница минутку подумала, потом, кивнув, вышла. Но дверь запирать не стала, предпочла ждать в коридоре.

— Говорят, ты всё забыла? Что с тобой?

Женщина не ответила. Но губы её шевельнулись, будто она пыталась что-то сказать.

— Откуда ты родом?

— Из Акиты, — тихонько проговорила женщина. Некоторое время они беседовали. Женщина отвечала односложно, будто перед ней был полицейский, устанавливающий её личность, но тем не менее Тикаки всё-таки удалось узнать то, что его интересовало.

Она родилась в каком-то городишке префектуры Акита, закончила среднюю школу и пошла работать на прядильную фабрику. В двадцать лет уехала в Токио и нанялась в служанки. Потом вступила в любовную связь с хозяином, имеющим жену и детей, он снял ей квартиру, где она и поселилась. Она трезво оценивала своё положение, сознавала, что была простой содержанкой, что таких, как она, тысячи. Однако когда речь зашла о том, что произошло с ней дальше, ответы её сделались расплывчатыми и невнятными.

— От этого человека у тебя были дети…

— Да, кажется, были…

— Ты хочешь сказать, что не помнишь?

— Нет, точно были. Да, были. Вот только…

— Ты не помнишь, что за человек был твой муж?

— Хороший человек.

— Ты виделась с ним в последнее время?

— Он ко мне не приходит. Да нет, что это я? Нет у меня никакого мужа.

— Сегодня ты была в суде, так? Что там произошло?

Внезапно женщина заплакала, обеими руками вцепившись в циновку. На пол закапали слёзы.

— Я хочу как можно быстрее получить приговор. Но я всё забыла, я не понимаю, о чём меня спрашивают. Я не знаю, как мне быть. Не знаю…

— А ты хочешь вспомнить то, о чём забыла? — Он пристально смотрел женщине в глаза.

Женщина с готовностью кивнула и села более прямо. На её измятом лице появилось чуть более осмысленное выражение. Вместе с тем в её позе, в движениях была какая-то неуверенность, — казалось, стоит чуть толкнуть, и она упадёт. Тикаки быстро, словно творя заклинание, произнёс:

— Ты падаешь, падаешь назад.

Женщина тут же начала валиться назад, и он удержал её, ухватив за плечи. В дверную щель за ними подглядывала начальница зоны. Но, не обращая на неё внимания, Тикаки продолжил. Женщина достаточно легко поддавалась внушению, ещё немного и она погрузится в гипнотический сон.

— Так, теперь вперёд. Падаешь вперёд. Падаешь.

Женщина резко выпрямила верхнюю половину туловища, как будто в неё вдруг воткнулся стержень, и повалилась вперёд. Она упала бы, если бы Тикаки её не поддержал. Её глаза были закрыты, лицо приобрело спокойное выражение. Тикаки убрал руки и тихо приказал:

— Теперь ты можешь встать. Ты можешь прекрасно стоять без посторонней помощи. Та-ак. Ты спокойна. Совершенно спокойна. Ты вспомнила всё, что забыла. Ты всё помнишь. Ты всё вспомнила.

Кивнув, женщина села. Дыхание её выровнялось. Из-за двери доносилось куда более шумное и тяжёлое дыхание начальницы зоны. В детской заплакал младенец. Под сомкнутыми веками женщины подрагивали глазные яблоки. Тикаки решил выждать ещё минуту. Ребёнок продолжал плакать.

— У тебя был маленький ребёнок. Как его звали?

— Ребёнок. Кадзуо. Совсем крохотный.

— Сколько лет старшему ребёнку?

— Шесть.

— Имя?

— Фумико.

— Сколько лет среднему ребёнку?

— Четыре.

— Имя?

— Миико.

— Видишь, ты всё прекрасно помнишь. Теперь расскажи о том, что с тобой случилось.

Женщина кивнула, затем быстро заговорила на правильном, даже слишком правильном языке.

— Он ко мне хорошо относился. Всегда присылал деньги на жизнь, делал всё, что полагается мужу. Потом почему-то вдруг пропал и больше двух месяцев не появлялся. Я соскучилась и с дочкой пошла к нему в Кавагути. День был очень холодный, ветреный, я позвонила у двери, мне сначала ответили, но, когда я назвалась, отвечать перестали. Я долго ждала, но тут дочка стала жаловаться, что замёрзла, и мы ушли. Ночью у меня голова горячая стала, я не могла заснуть. К утру похолодало; старшей дочке захотелось пи-пи, я её отправила в туалет. Когда она вернулась, я прижала её к себе, стала баюкать, и тут мне стало так её жалко — я подумала, вот вырастет она, а ничего хорошего в её жизни не будет. «Хочешь с мамой уехать далеко-далеко?» — спросила я её, и она радостно так заулыбалась. Я ей объяснила, что далеко — это значит умереть, тогда она покачала головой и сказала, что умирать не хочет, потому что там ей будет слишком одиноко. «Там тебе вовсе не будет одиноко», — утешала я её, и спела песенку о дожде: «Дождик льётся, где ты, где ты, светлая луна…», дочка её очень любит. Она стала подпевать, и мы спели хором. Тогда я размотала полотенце, которое лежало у меня под головой, и прошептала ей на ушко: «Ну, а теперь прощай, ладно?» Она заулыбалась, тут я и задушила её полотенцем. Она сразу же умерла — петуху свернуть шею и то труднее. Тогда я её поцеловала: «Ах ты моя бедняжка!» — и задушила младшую девочку. Она вырывалась, но всё-таки тоже быстро умерла. Оставался мальчик; он совсем ещё маленький, полотенце для него было великовато, поэтому я из аптечки вынула бинт и задушила его бинтом. Такой послушный малыш — умер сразу же. Потом я вскипятила воды и обмыла всех троих, как полагается, потом нарядила их получше. Вроде как в детстве наряжала любимых кукол. Потом надела траурное платье и подкрасилась. Посмотрела в зеркало — такая молоденькая, совсем как когда мы с ним только познакомились. Я хотела повеситься, но не могла найти ничего подходящего, только ремни да какие-то шнурки. Тогда я вышла на улицу. Было уже темно. Шла по берегу реки, там был мост, я залезла на перила и прыгнула в воду. Но река оказалась совсем мелкой, и утонуть мне не удалось, я нарочно держала лицо под водой, чтобы умереть, но вода была такая жирная и так воняла… Тут пришли какие-то люди, вытащили меня на берег и на «скорой» отвезли в больницу. Пришёл главный начальник и спросил меня: «Ты убила своих детей?» Мне стало грустно, и я заплакала. Я так плакала, что мне сделали укол, а когда проснулась, рядом был муж; он стал меня бранить, говорил, зачем ты такое сделала.