Песнь серафимов - Энн Райс

— Что ж, в таком случае пусть он приедет и подтвердит, что близнецы были в Париже вместе, а мы как можно скорее отправимся в Норвич вместе с Розой. Она заявит о том, что она Лия, что она возмущена и горюет о несчастьях родителей, и выразит горячее желание вернуться обратно в Париж вместе со своим дядей Годуином.

— Да, я вижу, это хитрый ход, — сказал он. — Ведь такое признание означает позор для Флурии.

— Найджелу не обязательно говорить, что отец — это он. Пусть все так думают, но ему нет нужды произносить это вслух. У девочек имеется законный отец. Найджелу достаточно выразить заинтересованность в судьбе Лии, принявшей крещение, поскольку он уже является опекуном Розы, которая в Париже ожидает возвращения сестры.

Пока я говорил, он погрузился в размышления. Я понимал, что он обдумывает дело со всех сторон. Девочки, принявшие крещение, будут исключены из еврейской общины и потеряют состояние, Флурия говорила об этом. Но я представил себе, как пылкая Роза, притворяясь оскорбленной Лией, противостоит тем, кто угрожает евреям. Без сомнений, ни у кого в Норвиче не хватит духу потребовать, чтобы приехала и вторая сестра.

— Неужели вы не понимаете? — спросил я. — Эта легенда удовлетворит всех без исключения.

— Да, весьма изящно, — отозвался он, все еще размышляя.

— Это объясняет отъезд Лии. Под влиянием леди Маргарет она решила принять крещение. Поэтому она захотела быть рядом с сестрой-христианкой. Видит Бог, в Англии и Франции все поголовно желают окрестить евреев. Вот и причина, почему Меир и Флурия пытались сохранить отъезд дочери в тайне: ведь для них это двойной позор. А вы с братом покровительствуете двум новообращенным девушкам. Мне кажется, все логично.

— Мне тоже так кажется, — произнес он медленно.

— Как вы думаете, Роза сумеет выдать себя за сестру? — спросил я. — Как вы думаете, она справится? Протянет ли ваш брат руку помощи? И как по-вашему, захочет ли Роза участвовать в спектакле?

Он задумался на один долгий миг и просто сказал, что мы сейчас отправимся к Розе, хотя был уже вечер и на улице стемнело.

Я выглянул в маленькое окно кельи и не увидел ничего, кроме темноты. Возможно, потому, что снег пошел гуще.

Годуин снова сел и стал писать письмо. Он писал и зачитывал мне вслух:

Мой дорогой Найджел!

Ты мне очень нужен, потому что Флурия и Меир, мои возлюбленные друзья и друзья моих дочерей, в серьезной опасности по причине последних событий, о которых я не могу рассказать в письме, но немедленно расскажу при личной встрече. Прошу тебя, тотчас отправляйся в город Норвич и жди меня там. Я выезжаю сегодня вечером. В Норвиче пойди к господину шерифу, который держит в замковой башне нескольких евреев, защищая их от опасности. Дай понять господину шерифу, что ты прекрасно знаком с теми, против кого выдвинуто обвинение. Назовись опекуном их дочерей Лии и Розы, принявших христианство и проживающих в Париже под присмотром брата Годуина, их крестного отца и преданного друга. Заклинаю тебя, помни: жители Норвича понятия не имеют, что у Меира и Флурии двое детей, и они до крайности изумлены тем, что та из девочек, которую они знают, внезапно исчезла из города.

Убеди шерифа сохранить все в тайне до тех пор, пока я не переговорю с тобой и не объясню, какие шаги нам следует предпринять дальше.

— Великолепно, — сказал я. — Как вы думаете, ваш брат согласится?

— Мой брат сделает для меня что угодно, — ответил он. — Он добросердечный и любящий человек. Я рассказал бы ему все, если бы не опасение, что письмо может попасть в чужие руки.

Он снова подписался, промокнул чернила, сложил письмо и запечатал воском. Затем поднялся, попросил меня подождать и вышел из кельи.

Какое-то время он отсутствовал.

Я оглядывал маленькую келью, пропитанную запахами чернил, старой бумаги, кожаных книжных переплетов и горячих углей, и меня пронзила мысль:

«Я мог бы провести здесь целую жизнь и чувствовать себя счастливым». В тот момент моя жизнь настолько превосходила все когда-либо известное мне раньше, что я едва не заплакал.

Но у меня не было времени думать о себе.

Годуин вернулся, запыхавшийся и немного успокоенный.

— Письмо отправится утром и доберется до Англии гораздо быстрее, чем мы с вами, поскольку я отправил его на имя епископа, настоятеля церкви Святого Алдата при замке моего брата. Епископ сразу же отдаст письмо Найджелу.

Он взглянул на меня, и у него на глазах блеснули слезы.

— Один я бы не справился, — произнес он с благодарностью.

Затем снял с крючка наши плащи, и мы оделись, потому что за окном шел снег. Годуин снова принялся заматывать руки тряпками, но я прошептал молитву, сунул руки в карманы и вынул две пары перчаток.

«Спасибо, Малхия!»

Он взглянул на перчатки, кивнул, взял предложенную ему пару и надел. Я видел, что его смущает мягкая кожа и меховая оторочка, но он понимал, что так будет лучше для задуманного нами дела.

— Итак, мы отправляемся к Розе, — сказал Годуин. — Расскажем ей о том, что она и без того уже знает, и спросим, хочет ли она помочь. Если она откажется или не найдет в себе сил, мы сами отправимся в Норвич, чтобы дать свидетельские показания.

Он помолчал и повторил шепотом: «Показания». Я догадался: Годуин переживал о том, что нам предстоит сплести еще много лжи.

— Не думайте об этом, — посоветовал я. — Если мы отступим, начнется кровопролитие. И хорошие, невинные люди погибнут.

Он кивнул, и мы вышли на улицу.

Снаружи нас ждал мальчик с фонарем, похожий на ходячую гору шерстяных одежек, и Годуин сказал, что мы направляемся в монастырь, где живет Роза.

Скоро мы торопливо шагали по темным улицам, время от времени проходя мимо дверей шумных таверн, но в основном едва ли не ощупью находя дорогу вслед за мальчиком с фонарем, а снег падал крупными хлопьями.

Монастырь Богоматери Ангелов был большой, основательный и зажиточный. Громадная комната, где мы встретились с Розой, отличалась самым дорогим и красивым убранством, какое мне доводилось видеть. По случаю нашего прибытия угли в очаге разворошили и подкинули дров, а две юные монахини, с головы до ног закутанные в полотно и шерсть, поставили на длинный стол хлеб и вино. Тут же стояли обтянутые тафтой стулья, висели великолепные гобелены. Гобелены устилали и отполированные каменные плиты пола.

В многочисленных подсвечниках горели свечи, и огоньки красиво отражались в толстых стеклах широких окон с блестящими рамами.

Аббатиса, представительная женщина, явно обладающая большим авторитетом и властью, обожала Годуина. Она сразу же оставила нас с Розой наедине.

Роза, одетая в белое платье поверх плотной белой туники, служившей, должно быть, ночной рубашкой, была копией своей матери, только с удивительными голубыми глазами.