По рукоять в опасности - Дик Фрэнсис

— Новостей пока нет, — спокойно ответил Сам, — но никто в моей семье не сомневается, что ничего плохого с кубком не случилось.

Доктор Ланг не понимала, почему дядя Роберт так беззаботно говорит о судьбе кубка. Когда она уехала, я сообщил дяде, что стеклянные украшения на самом деле — если, конечно, никто не подменил их, — подлинные сапфиры, изумруды и рубины.

— Кубок короля Альфреда, — сказал я, — почти наверняка стоит намного дороже, чем рукоять, благодаря своему золоту и драгоценным камням.

— Откуда ты знаешь?

— Выяснил, какая фирма сделала кубок. Он стоит целого состояния.

— О Боже! И этот сопляк Эндрю возился с ним на кухонном полу.

— С ума сойти, — согласился я, не в силах удержаться от улыбки.

— Айвэн знает, где кубок?

— Вряд ли, — сказал я и объяснил дяде, где лучше всего искать концы.

— А ты плут, Александр, — восхитился дядя Роберт.

Он заметно повеселел. Мы отправились к нему в комнату «выпить чего-нибудь покрепче», и я здорово огорошил Самого, предложив в следующий раз, когда Зоя Ланг станет настаивать, что рукоять принадлежит нации, согласиться с этим. Нация от такой сделки только проиграет.

— Почему? Объясни ход своих мыслей.

— Из поколения в поколение — с тех пор, как введен налог на наследство, Кинлохам приходилось платить за эту рукоять. Объект остается неизменным, но после смерти очередного владельца его по новой облагают налогом. И так без конца. Если вы передадите рукоять нации и эта реликвия станет общественной собственностью, страна лишится этого налога. Сама убьет курицу, несущую золотые яйца...

Как бы размышляя вслух, дядя Роберт сказал:

— Джеймс не будет платить дурацкого налога за замок, как это делал я. Это самая важная причина, чтобы передать рукоять в собственность нации.

— Человека облагают налогом за ценный подарок своему сыну, а за проигрыш такой же суммы в казино никакого налога платить не надо. Странно. Но для вас это будет означать людскую злобу и зависть.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что делать с рукоятью.

— Ты всерьез думаешь, что нам следует отказаться от нее? — Нет, — сказал я, — но арифметика может остудить пыл доктора Зои Ланг.

— Надо попытаться сделать это. — Дядя Роберт щедро плеснул виски в мой стакан. — С Богом, Ал.

— Если вы напоите меня, — сказал я, — то я проиграю Джеймсу в гольф.

* * *

Я проиграл Джеймсу в гольф.

— Что ты там наговорил отцу? — спросил меня Джеймс. — У него такое приподнятое настроение, точно он поймал двадцатифунтового лосося.

— Просто он хорошо ко мне относится.

— То-то ты весь сияешь.

Между Джеймсом и Пэтси была та разница, что мой кузен чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы не злиться, если его отец случайно (или нет) бросит в мою сторону дружелюбный взгляд. Джеймс должен был наследовать титул Самого и все его состояние. Над Джеймсом не тяготели дьявольские сомнения, терзавшие Пэтси.

Как всегда, мы в мирном соперничестве прошли восемнадцать лунок, смеясь и чертыхаясь по поводу своих неудач. Беспомощно неумелые, мы замучились подсчитывать очки и спорить — у кого их сколько. Мы были довольны друг другом — кузены в самом простом смысле этого слова, считающие свое родство и преданность друг другу чем-то само собой разумеющимся.

Следом за собой мы катили на маленьких тележках сумки, и если я каждый раз осторожно возвращал свои клюшки на место, вместо того чтобы заталкивать их в сумку, так это потому, что рукоятки их опирались не на прочное дно сумки, а погружались в широкую чашу, завернутую в серую материю и спрятанную в сумке. Да, это было украшенное драгоценными камнями золотое сокровище, изготовленное Максимом в 1867 году.

Мы весело завершили игру, и в здании клуба я насухо вытер деревянные и металлические части клюшек и стоймя расположил их в сумке, которую спрятал в шкафчик. Клюшки, как часовые, охраняли «Золотой кубок короля Альфреда».

В верхней части моей сумки для гольфа жесткие перегородки отделяли одну клюшку от другой, чтобы те не задевали и не могли повредить одна другую. Вот почему мне пришлось купить сумку, у которой можно было отстегивать дно (для чистки). В замке я проделал это и вложил туда «Кубок короля Альфреда». Сумка пришлась ему как раз впору. На тот случай, если сломается «молния» и дно нельзя будет отделить или снова присоединить к сумке, магазин давал гарантию, что заменит неисправную сумку, поэтому я не опасался никакого «прокола».

Безликая дверца шкафчика была анонимна и ничем не отличалась от дверец всех других шкафчиков клуба. Переобувшись, я поставил снятую обувь на полку и запер шкафчик. В замок мы с Джеймсом вернулись в отличном настроении.

* * *

С утра следующего дня моя жизнь в хижине вошла в прежнюю колею и благодаря новому матрацу и креслу стала даже комфортнее, чем была раньше. Возле дома стоял взятый напрокат джип, безупречно работал мобильный телефон, на мольберте передо мной стоял освобожденный от покровов портрет Зои Ланг.

С тем чувством, которое испытываешь, вернувшись после долгой отлучки домой, я достал необходимые мне краски, мастихином и кистью проверил их плотность и начал работу. Я еще сильнее затемнил задний план, добавив тени, возникшие в моем воображении, пока я разъезжал туда-сюда, отвлекаемый от своих занятий другими делами. Потом я постарался оживить лицо и водянистую поверхность глаз.

Женщина на холсте ожила, насколько мне это удалось.

В пять часов вечера, когда освещение еле уловимо изменилось, я отложил в сторону кисти, отмыв их от красок в последний раз за этот день, и удостоверился, что все крышки на тюбиках и баночках закрыты — привычка, ставшая для меня столь же естественной, как дыхание. Затем я зажег лампу, поставил ее возле окна и извлек на свет Божий волынку, с которой отправился на скалистый склон горы и поднимался по нему вверх, пока хижина не осталась далеко внизу.

Давно уже не играл я на волынке. Сейчас собственные пальцы показались мне заржавевшими. Но постепенно прежнее умение вернулось, и я заиграл старинную жалобную песню, сложенную еще до наступления времен принца Карла-Эдуарда. Печаль, объявшая Шотландию задолго до рождения этого принца, неукротимый дух независимости, который не смог изгнать никакой Акт об унии, все тайные помыслы кельтов пульсировали в старинной простой и постоянно повторяющейся мелодии, рождавшей в душе скорее горечь, чем надежду.

Играть эти жалобные песнопения — вариации для волынки — я научился еще в детстве. Мною при этом двигала весьма далекая от романтики мысль, что медлительность этих мелодий оставляет мне достаточно времени, чтобы извлекать из волынки звуки, лишенные фальши. Позднее я осилил и марши. Но жалобная мелодия сейчас больше соответствовала тем идеям, которые я стремился выразить в портрете Зои Ланг. И я стоял в горах Монадлайт, пока не взошла луна, и играл что-то среднее между старинным мотивом, известным под названием «Мытарства короля», и моей собственной импровизацией на тему этой мелодии. Как хорошо, думал я, что здесь нет моего старого учителя и не надо бояться, что он услышит фальшивые ноты и писклявые звуки, время от времени издаваемые волынкой.