Жестокий наезд - Вячеслав Денисов

Пока я уверен лишь в одном – в том, что исполню Закон, чего бы мне это ни стоило. Обязательно докопаюсь до правды, раз больше сделать это некому, и рассужу. Но как сделать это, сохранив себя и Сашу? Как обезопасить себя и в последующем? Вот проблема, путь решения которой мною пока не найден...

– Так кем ты был? И убери эту мерзкую «Приму»...

И я снова дарю ему свой «Кэмел».

Обе пачки исчезают в просторных карманах. «Приму» он все равно не выбросит, слишком дорогой ценой она ему достается. А «Кэмел» сейчас закурит лишь из уважения ко мне. Потом – только для форса в компании бомжей.

– Экспертом, экспертом...

– Замечательно. – Против моей воли на мое лицо заползла ехидная маска. – А можно узнать, что ты подвергал экспертизе?

Моя улыбка испарилась так же внезапно, как и появилась, едва он ответил.

– Экспертом по художественным ценностям. Гончарное дело и кустарное производство в России конца шестнадцатого – начала семнадцатого века. Вы просто так любопытствуете или мне халтурка подвалила?

– Подожди, родной... – Я опешил. – У тебя какое образование?

– Культурно-просветительное училище в Новосибирске и Академия художеств в Ленинграде. Так, ерунда. Вся польза от этого образования нарисована на мне в полный рост. Только не просите меня рассказать жуткую историю превращения ведущего сотрудника Краеведческого музея Тернова в бича. Она обычна для всех людей, что окружают меня сейчас. Вот этот трюкач, что всю неделю уносит из-под моего носа посуду, он тоже наверняка какой-нибудь учитель истории или математик-аналитик. – Жора сплюнул в снег. – Скорее всего, аналитик. Потому что нужно было вычислить, что я совершаю обход в шесть утра и в десять вечера.

Я сунул в рот пластик жвачки. Выкуренная сигарета лишь усилила запах выпитого пива, а допустить, чтобы от меня пахло так же, как от Жоры, я не мог.

– Слушай, так чего же ты не бичуешь по специальности? Устроился бы в церковь нашу, имел бы кров, тепло и пищу.

– К этому христопродавцу-то?!

Меня передернуло.

– Ты о ком??

– О батюшке нашем, об отце Вячеславе! Скоро вся церковь в бутафорию превратится, от куполов до подвала!

Крайне заинтригованный, я попросил Жору раскрыть для меня эту тему. Кажется, наступал момент, когда разговор беспредметный стал принимать конкретные очертания.

– Церковь каждый год сусальным золотом кроет? Кроет. Только зачем это делать каждый год? Потому что каждый год мэр отстегивает ему на ремонт. Очевидно, замаливает таким образом свои грехи перед налогоплательщиками. Только мне доподлинно известно, что деньги идут отцу Вячеславу, а купола золотятся автомобильной краской с добавлением металлика. Вот и вся позолота! И с типами странными он общается.

– Кто? Мэр?

– Поп! Мэру положено, а вот священнику гнать нужно эту братву всю! Разъездились к нему на иномарках...

Я настоял, и Жора рассказал мне, как незадолго до Нового года он видел темно-синюю «Тойоту», стоящую во дворе церкви. Из нее что-то вытаскивали и относили в подвал храма. А после «Тойота» чем-то, наоборот, загрузилась. Жора, стремящийся все знать, попытался разнюхать, в чем дело, и, по возможности, заработать. Но охрана церкви по приказу внезапно рассвирепевшего батюшки вытолкала Жору за пределы ограды.

– А чего он так рассердился? – спросил я, хотя мне и без вопросов была ясна причина такого поступка.

– Видать, не в свое дело я залез. – И Жора снова сплюнул на снег. – А что можно бандюку выгружать из машины в церкви и чем грузиться? Он же не грузовик с живой водой, правильно?

Я попросил Жору вспомнить число.

– А чего тут вспоминать? Двадцать четвертого декабря дело было.

Я, как мог, поблагодарил «странника» и направился к дому. После выражения благодарности в моем портмоне оставалось еще немного денег, поэтому я свернул за угол, к киоску, чтобы купить сигарет.

Двадцать четвертого декабря хозяин темно-синей иномарки производит разгрузку-загрузку на территории Терновской церкви с благословения Гомова. Двадцать пятого декабря таможенный опер Миша Сбруев задерживает на посту в Барбашино «КамАЗ», а двадцать девятого, разбивая свои машины и темно-синюю «Тойоту Проминент» Малыгина в хлам, Басков и Сериков загоняют Артема в салон одежды для молодоженов. Неделю же спустя начинается прокурорское следствие по факту контрабанды наркотиков и раритетов из России в Латвию...

– Две пачки «Кэмел», пожалуйста.

За моей спиной происходят исторические события, а я этого не замечаю. И узнаю об этом не от коллеги, как положено, а чуть ли не из газет.

Наутро следующего дня в моем кабинете появилась Ирина Петровна Ползункова. Все происходило как в сказке – хлопнула дверь, и Ирина Петровна осветила свежим, пылающим после мороза лицом мое серое существование в кабинете.

Ее непомерно длинная норковая шуба до пят не позволяла видеть мне ее ноги, поэтому шествие Ирины Петровны происходило как на сцене, во время движения подтанцовки народного ансамбля. Шуба сама собой медленно несла крутого адвоката к моему столу. А с ее вытянутой руки, вместо платка, свисал какой-то лист бумаги, утвержденный размашистой подписью.

Ей-богу, в филармонию ходить не нужно...

Ознакомившись с документом, я понял, что филармония тут рядом не валялась. Мне не нужно ходить в цирк.

Адвокат Ползункова пишет жалобу в областной суд на мои незаконные действия и просит освободить Артема Семеновича Малыгина из тюрьмы по причине его слабого здоровья в послеоперационный период. Папирус, протянутый мне, – копия ее жалобы с ходатайством об изменении меры пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде.

В принципе, вполне обычный ход адвоката. Трудно встретить защитника, который бы согласился с решением, которое я принял в отношении Малыгина-младшего. Но Ирине Петровне неведомо, какие причины заставили меня это сделать. Свой адвокатский долг она исполняет безупречно, совершенно не задумываясь о том, что первый же день Артема Семеновича на воле может оказаться для него последним как в переносном, так и в прямом смысле. К ней ведь не захаживают сотрудники Интерпола, и ей не вышибают окна в квартире! И ей совершенно не известно, какие силы сейчас, помимо потерпевших и ее, ведут борьбу за свободу и несвободу ее подзащитного.

– И что? – спросил я. – Вы уверены в том, что Малыгин согласен с вашим заявлением?

– Я у него не спрашивала, Антон Павлович, – отвечает она. – Но какие сомнения могут быть в том, что больному человеку лучше находиться до приговора дома, нежели на нарах?

А ты бы спросила! Я бы тогда посмотрел, что на это сказал бы сам «больной человек».

– А зачем вы ко мне пришли с этой бумагой?

– Я хочу убедить вас, Антон Павлович, что Малыгину лучше быть дома. Все знают, что вы не только строгий человек, но и справедливый. Неужели так обоснована эта мера?