1919 - Игорь Николаев

Бош, которого Годэ не видел и теперь точно не увидит, всадил в танк три пули подряд, выпустив их в невероятном темпе, словно палил из обычной винтовки. Анри видел первые две пробоины, которые пронизывали корпус тонкими лучиками света, понимал, что третий снаряд попадет в цель, но его рука словно сама по себе выстукивала последние точки-тире, передавая команду и координаты своей батарее. Он продолжал передачу, и третья пуля попала точно в грудь. Танкиста ударило как кувалдой, сметя с сиденья, швырнув о борт и затем на пол, подобно тряпичной кукле. В густом смрадном воздухе танка повисло облако-взвесь мельчайших капелек. Кровь, его кровь.

«Боши не умеют стрелять…»

Или умеют?..

Боли не было. Было понимание того, что на этот раз стрелок попал.

Темно.

Тихо.

Спокойно.

Раскалывающаяся голова, невидящий глаз, разорванные барабанные перепонки — все ушло. Немного ныли ребра, там, где — он не чувствовал, но знал это — пуля вошла в тело, разорвав легкие, и остановила сердце. Но это оказалась легкая, совсем не страшная боль. Скорее дружеское напоминание о жизни, которая была прожита и закончена.

Он не знал, успел ли закончить передачу. Но это было уже не важно.

«Все», — подумал Анри.

Все…

* * *

После Бельгии Патрик Галлоуэй иногда слышал несуществующее. Ирландский католический полк, в котором он служил, перенес многое, потерял девять десятых состава и по сути прекратил существование. С той поры Патрику все время казалось, что у него за плечом притаился кто-то невидимый, но смертельно опасный. Кто-то только и ждущий момента, чтобы вцепиться ему, сержанту Галлоуэю, в незащищенную шею. Умом Боцман понимал, что там никого нет, но что такое доводы разума, когда явственно слышишь тихое рычание из-за спины? Ночами, особенно перед боем, рычание становилось громче, настолько, что Галлоуэй даже удивлялся — почему никто больше не слышит страшного зверя? В мирное время ирландца наверняка давно отправили бы в лечебницу, но на фронте хватало куда более странных и болезненных явлений, в сравнении с ними мания Патрика была почти что безобидным чудачеством.

Но когда страшный вой разнесся над останками «Форта», в первое мгновение сержант решил, что ему снова чудится. Он потерял несколько драгоценных секунд, яростно мотая головой, чтобы буквально вытрясти из ушей набивший оскомину звук. Галлоуэй очень быстро сообразил, что крик вполне реален и его издают не демоны его сознания, а множество глоток, вопящих что-то нечленораздельное по-немецки. Но Патрик опоздал, и в траншею, занятую британцами, уже летели гранаты.

Лейтенант Хейман стоял перед очень трудным выбором. Батальон под командованием майора Эрвина Сьюсса оказался совсем неплох, большинство солдат обстреляны и имели приличный боевой опыт. Конечно, это была лишь тень пехоты четырнадцатого и тем более настоящих штурмовиков, но по сравнению с недавним пополнением его собственного взвода — более чем годные солдаты. Однако батальон был сколочен из нескольких очень сильно потрепанных рот, не слажен и не сработан, поэтому исполнить любой сколь-нибудь сложный план боевого взаимодействия представлялось совершенно невозможным.

В таких условиях Фридрих сделал единственное, что ему оставалось: выделил две боевые группы из самых проверенных и боеспособных бойцов на фланги, приказал идти только вперед, пообещал лично расстрелять дезертиров, в остальном же вынужденно положился на удачу. Поскольку Хейман не особо верил в эту эфемерную сущность, будущее виделось ему в самом мрачном свете. Однако, после того как кто-то невидимый и неведомый преподнес им королевский подарок в виде пусть и скудного, но все же существенного артналета на англичан, лейтенант почувствовал тень надежды. Он запустил сигнальную ракету и впервые в жизни коротко помолился.

Вокруг кипел жестокий бой, люди в желто-зеленом и сером стреляли друг в друга, забрасывали гранатами, схватывались врукопашную. Батальон проявил себя с лучшей стороны, гораздо лучше, чем ожидал Хейман, но и англичане оказались не робкого десятка. Лейтенант командовал, стрелял, угадывал приближение смерти по множеству сигналов — щелчку вражеского затвора, шипению гранатного запала, скрипу извлекаемого из ножен кинжала — и избегал ее прикосновения. Он делал свою работу, как множество раз до этого, как — он истово надеялся на это — будет делать и потом. Но ни на мгновение не забывал о другом фланге, где атаку возглавил человек, которому Хейман доверял безраздельно, — Пастор Гизелхер Густ.

«Колбасник» бросился на Боцмана как бешеный, вопя и потрясая винтовкой. Энергии немцу было не занимать, а вот с умением дело обстояло куда хуже — острие штыка выписывало такие размашистые кривые, что удивляло — куда тот вообще намеревался попасть. Сержант даже ощутил мгновенный укол жалости пополам с осуждением, но мимолетный порыв мгновенно испарился под напором нерассуждающей боевой ярости. Быстрым и точным движением, как на стрельбище, Патрик вытянул вперед руку с дробовиком, словно указывая на немца пальцем. На мгновение Галлоуэй увидел огромные — зрачки едва ли не от века до века — расширившиеся от ужаса глаза противника. Немец странно содрогнулся на бегу, будто верхняя часть тела уже остановилась и попыталась уклониться от неминуемого выстрела, а ноги все еще продолжали бежать, ведя хозяина к гибели. Он сделал жалкий, бесполезный жест, словно попытался закрыться винтовкой, прижимая ее к груди.

Боцман нажал на спусковой крючок. Обычно он сам снаряжал заряды для своего обреза с помощью мерной гильзы, пыжей из старой шинели и свинцовой картечи. Но для этого боя сотворил нечто особенное, что давно намеревался попробовать, но ранее как-то не доходили руки. В свинцовой картечи сержант сделал просечки и соединил их по три-четыре штуки тонкой стальной проволокой. Говорили, что действие такой штуковины просто ужасно. Также говорили, что в плен с ней лучше не попадать, но Патрик в любом случае не собирался сдаваться.

Как обычно, отдача едва не вывихнула стрелку руку, густое облако порохового дыма повисло в воздухе, но даже сквозь дымную пелену Галлоуэй увидел, что молва не солгала. Такого ужаса, какой сотворила «струнная» картечь со злосчастным немцем, сержант не видел даже в Бельгии, а там он видел много такого, о чем хотел бы забыть.

Без промедления Боцман развернулся на полусогнутых и выстрелил вновь. Сердце зашлось в приступе паники: сержанту показалось, что он застрелил своего, но это оказался очередной гунн, перемазанный странной зеленоватой глиной до такой степени, что его рваный китель стал немного схож цветом с обычным британским обмундированием. Припав на одно колено, быстро крутя головой по сторонам, Галлоуэй переломил обрез, обжигая пальцы о горячий металл, торопливо вытянул стреляные гильзы и нащупал в патронташе на поясе два новых латунных цилиндрика. А затем он увидел Майкрофта.

Майкрофт Холл, глуповатый, но добродушный и невредный новобранец, с самого начала сегодняшнего дня выступал как пятое колесо в телеге — всюду лез с помощью и всюду мешал. Юноша откровенно и явно боялся, но в то же время не хотел прослыть трусом. В борьбе между этими двумя началами он то бросал драгоценные ящики со снарядами для «Пюто», спасаясь от свиста снарядов, падавших далеко и неопасно, то лез едва ли не под дуло вражеского пулемета. Когда боши пошли в контратаку, в горячке боя сержант просто забыл о Холле. А сейчас увидел.