Пандора - Сьюзен Стокс-Чепмен

– Понятно.

– Я, как вы мне и советовали, сказала ему все, что следовало. И… О, и теперь совершенно ясно, что мой дядя ведет незаконную торговлю, как я и предполагала. – Дора умолкает на секунду. – Вы же понимаете, что это значит. Теперь вы не сможете написать свой доклад, а я не завершу рисунки орнаментов пифоса.

Дора задумывается о том, что так и не успела окончить работу – ей осталось скопировать последнюю сценку! – но она благодарна судьбе уже за то, что смогла выполнить хотя бы часть рисунков. Но Эдвард ничего не отвечает. Его взгляд устремлен на полоски тигровой шкуры, лежащей на полу.

Он сердится на нее? Дора старается отогнать эти мысли, потому что ей очень нравилось проводить с Эдвардом все эти ночи в подвале, и она, даже не сознавая того, стала нуждаться в его обществе. Так что, если теперь он разозлится на нее, она будет ужасно расстроена.

– Мне очень жаль.

Наконец он шевельнулся. Мистер Эшмол и Эдвард обмениваются короткими взглядами, которые, похоже, исполнены глубокого смысла, остающегося недоступным Доре, но, прежде чем она об этом задумывается, Эдвард оборачивается к ней с любезной улыбкой, которая кажется ей натянутой, неловкой.

– Вам нет нужды винить себя, – уверяет он ее. – По крайней мере, вы предоставили мне возможность изучить коллекцию подлинных греческих древностей. И я вам за это чрезвычайно благодарен. А доклад я напишу о чем-нибудь другом. – Он задумывается. – О ваших рисунках. Они же все еще у вас?

– Да.

Эдвард вздыхает с облегчением, и Дора недоуменно смотрит то на него, то на мистера Эшмола. О чем-то они умалчивают, она это чувствует, но ей хочется спросить Эдварда о другом, с чем он – ей этого хочется! – мог бы согласиться, но именно по этой причине она прикусывает язык.

– Боюсь, – продолжает Дора, – я пришла сюда не только с целью рассказать вам об этом. Я хочу попросить вас оказать мне любезность.

– Еще одну?

Это подает голос мистер Эшмол. Дора буквально кожей ощущает его враждебность – он пышет ею, как кипящий чайник паром, и это ее смущает.

Эдвард откашливается. Неясно, от досады или от неловкости.

– Прошу вас, Дора, не беспокойтесь. Все, что вы хотите мне сказать, можете говорить в присутствии Корнелиуса.

Однако ей тревожно. Хотя, решает она, сейчас это не так важно.

– Эта дама, леди Латимер, хочет использовать пифос на суаре, которое она устраивает в следующую субботу. Тематический вечер. Экзотический, как она выразилась, вот почему она считает, что пифос – это идеальный центральный экспонат. И она готова заплатить за аренду огромную сумму денег.

– Сколько? – спрашивает мистер Эшмол.

Дора запинается, ей не нравится, с какой бесцеремонностью он об этом спрашивает, но все же отвечает:

– Триста фунтов.

Эдвард присвистывает. Он берет со столика бокал и отпивает изрядный глоток. В бокал налита темно-коричневая жидкость с красноватыми бликами. Может быть, бренди?

– Пифос доставят ей в пятницу. По просьбе леди Латимер я буду его сопровождать, и я надеялась, Эдвард… мистер Лоуренс, – поспешно поправляется она, заметив, как мистер Эшмол полоснул ее острым взглядом, – что вы не откажетесь отправиться туда вместе со мной.

На лице Эдварда появляется выражение приятного удивления.

– Конечно!

Дора с облегчением вздыхает.

– Я вам благодарна, я вам очень благодарна. Признаюсь, я не хочу оставаться наедине с дядей, когда пифос увезут. Я бы чувствовала себя куда в большей безопасности, будь вы рядом.

Эдвард улыбается, и она чувствует, как по ее телу пробегает теплая волна, которая приятно щекочет живот, – но ощущение тут же исчезает, когда мистер Эшмол громко кашляет. Дора краснеет, отворачивается и наконец пригубливает вино.

– Скажи мне, – обращается мистер Эшмол к Эдварду, нарочито растягивая слова, – а Гамильтон тебе что-то ответил?

Снова повисает неловкая тишина. Дора молча смотрит поверх своего бокала, Эдвард обеими руками сжимает свой.

– Как я уже сказал, я отправил ему записку, – осторожно произносит он. – Но ответа пока не было.

– Кто такой Гамильтон? – спрашивает Дора.

Эдвард глубоко вздыхает, бросает на мистера Эшмола многозначительный взгляд, который сей джентльмен встречает улыбкой и самодовольно вздернутым подбородком.

– Это знаток античности, о котором я упоминал. Я у вас спрашивал, не будете ли вы возражать, если я проконсультируюсь с ним относительно пифоса.

– Ах да, – вспоминает Дора. – Но теперь-то, конечно, уже нет необходимости в том, чтобы он вас консультировал?

Мужчины снова обмениваются мимолетными взглядами. Нет, здесь явно что-то не то, теперь она в этом не сомневается. Чего же они недоговаривают? Какую роль играет мистер Эшмол в ее делах?

– Что именно сказал ваш дядя, когда узнал, что вы побывали в подвале? – спрашивает Эдвард, нарушая ход ее мыслей.

Дора моргает.

– Он отреагировал вовсе не так, как я ожидала. Похоже, он никоим образом не был обескуражен тем, что я упомянула о черном рынке.

– Но вы уверены, что он связан с черным рынком?

– Абсолютно уверена. Если бы вы присутствовали при нашем разговоре, то по его поведению сразу поняли бы – он что-то скрывает.

– А вы спрашивали его о несгораемом шкафе?

– Нет. Мы так быстро заговорили о пифосе, что я забыла спросить.

– И что он сказал про пифос?

Дора, насупившись, припоминает.

– Вот это самое удивительное. Он спросил, открывала ли я его. И вид у него был чуть ли не испуганный, когда я ответила, что открывала.

Эдвард хмурится.

– Испуганный?

– Да.

– Потому что вы открывали пифос?

– Да.

– Очень странно, – говорит Эдвард.

Все вновь умолкают. Слышно, как за дверью миссис Хау мурлычет, жутко фальшивя, грустную мелодию.

Потом мистер Эшмол скрещивает ноги, вытягивает их, упирается каблуками в голову тигра и смотрит на Дору в упор. Ей не нравится этот беспардонный взгляд.

– Но ведь, – неторопливо произносит он, словно раскатывая слова на языке, – должна же быть какая-то причина, почему он так настойчиво этим интересовался. Вам не пришло в голову, что внутри там что-то спрятано?

Дору коробит его сардонический тон, но она решает ответить в том же духе.

– Но внутри ничего не было, сэр!

– Вы в этом так уверены?

На миг подумав, что ослышалась, она издает короткий смешок. Теперь Дора рассержена его дерзостью, его спесивостью, его самонадеянной убежденностью в том, что он вправе вообще ее расспрашивать.