Дочь кардинала - Филиппа Грегори

– Он любил тебя, – говорю я. – И Эдуарда тоже.

Ричард качает головой, зная не хуже меня, в чем или в ком причина всех этих событий: в жене Эдуарда.

– Это настоящая трагедия, – говорит он.

Я киваю, и весь оставшийся путь до замка Фотерингей мы проделываем в молчании.

Замок Фотерингей, Нортгемптоншир

Осень, 1472 год

Замок, родовое гнездо Ричарда, лежит в запустении, и так было с того времени, как начались войны и Йорки стали тратить деньги только на укрепление оборонительных позиций своих замков, которые они использовали как опорные точки для восстания против спящего короля и его королевы. Ричард хмурится, глядя на наружную стену, опасно наклонившуюся надо рвом, и внимательно осматривает крышу замка, на которой грачи уже успели свить косматые гнезда.

Герцогиня тепло приветствует меня, несмотря на то что я уже третья по счету женщина в их семье, которая тайно выходит замуж за одного из ее сыновей.

– Я всегда хотела, чтобы Ричард женился на тебе, – ободрила она меня. – И обсуждала это с твоей матушкой не менее дюжины раз. Вот почему я была так рада, когда Ричарда отдали на воспитание к твоему отцу. Мне хотелось, чтобы вы познакомились и однажды ты стала моей невесткой.

Она приглашает нас в самый маленький зал замка, отделанную деревянными панелями комнату, в обоих торцах которой стояли камины. Там уже были накрыты три огромных стола, ожидавших нас к ужину: один предназначался слугам мужского пола, другой для служанок и третий – для хозяев. Герцогиня, Ричард, я и несколько родственниц герцогини заняли места за основным столом и стали наблюдать за происходившим в зале.

– Мы ведем очень простую жизнь, – говорила герцогиня, которую ничуть не смущал тот факт, что под ее рукой ходили сотни слуг, а за столом сидела дюжина гостей. – Мы не стараемся соперничать с ней и ее двором. Эта бургундская мода, – мрачно добавляет она. – Вечно они стараются выделиться.

– Брат мой, король, шлет тебе привет и наилучшие пожелания, – официально заявляет Ричард. Он опускается на колени перед матерью, и та кладет ладонь на голову сына, благословляя его.

– А как там Джордж? – спрашивает она, и всем становится ясно, кто из сыновей у нее в особом фаворе. Ричард подмигивает мне. Откровенное предпочтение матери, отдаваемое одному сыну над двумя другими, было шуткой во языцех семьи, правда, лишь до того момента, когда она благословила попытку Джорджа оспорить право на престол его старшего брата. Это было уже чересчур даже для снисходительного терпения короля.

– Он здравствует, хотя мы так и не пришли к согласию в разделе наследства и приданого наших жен, – отвечает Ричард.

– Недоброе дело, – замечает герцогиня, качая головой. – Нельзя разделять крупные владения. Тебе бы следовало договориться с ним, Ричард, ты же все-таки младший сын. Уступи же своему брату Джорджу.

Подобное лицеприятие было уже сложно найти забавным.

– Я сделаю так, как сочту нужным, – жестко отвечает Ричард. – Мы с Джорджем найдем способ разделить наследие Уориков, и я был бы плохим мужем Анне, если бы позволил ей лишиться ее доли наследства.

– Лучше уж быть плохим мужем, чем плохим братом, – не смущается она. – Посмотри на подкаблучника Эдуарда, твоего старшего брата. Он предает свою семью каждую минуту каждого дня.

– В моем деле Эдуард оказал мне добрую помощь, – напоминает ей Ричард. – И он всегда был для меня хорошим братом.

– Я не боюсь его суда, – мрачно отвечает она. – Это все она. Вот погоди, сам увидишь, стоит только твоим интересам пересечься с тем, что хочет она, и ты увидишь, чьим советам внемлет Эдуард. Она принесет ему погибель.

– Боже упаси, – говорит Ричард. – Может быть, начнем трапезу?

Все время, пока мы были у нее, она говорила о том, как Елизавета Вудвилл уничтожила семью своими интригами, и, хотя Ричарду и удавалось сдерживать ее напор настолько часто, насколько позволяли правила хорошего тона, невозможно было не заметить, сколько примеров вероломства королевы она приводила. Всем здесь давно ясно, что королева всегда добивается своего, а Эдуард позволяет ей ставить членов своей семьи и друзей на места, которые уже принадлежат кому-то другому. Елизавета пользуется своим положением больше любой другой королевы, явно отдавая предпочтение своим братьям и сестрам. Ричард не позволит сказать ни единого слова против своего брата в его присутствии, но здесь, в Фотерингей, никто не любит Елизавету Вудвилл, и образ той счастливой, сияющей красотой молодой женщины, которую я увидела на пике ее триумфа в день, когда была ей представлена, меркнет рядом с образом жадной до власти и богатств особы, который нарисовала герцогиня.

– Ее ни в коем случае нельзя было короновать на престол, – прошептала она мне однажды, когда мы сидели в верхней гостиной, тщательно вышивая рукава рубахи, которую герцогиня намеревалась послать своему любимцу, Джорджу, на Рождество.

– Как же так? – спрашиваю я. – Мне так запомнилась и эта коронация, и эта женщина. В детстве она казалась мне самой красивой женщиной, которую я знала.

Презрительный жест плечом дал мне знать, что эта увядающая, но все еще красивая женщина теперь думает о внешности.

– Ее нельзя было короновать потому, что их брак так и не был признан законным, – прошептала она мне, прикрыв губы ладонью. – Мы все знали, что Эдуард втайне от всех был помолвлен, еще до того, как он ее встретил. Он просто не мог жениться на ней. Никто из нас не говорил ни слова, пока твой отец готовил его свадьбу с принцессой Боной Савойской, потому что во имя государственных интересов можно и нужно было пренебречь тайными помолвками. Но брачные клятвы, которые Эдуард произнес с Елизаветой, были еще одним тайным действом, по сути, актом двоеженства, и этому браку сразу следовало положить конец.

– Но ее мать свидетельствовала…

– Эта ведьма поклялась бы в чем угодно ради своих детей.

– Но Эдуард сделал ее своей королевой, – замечаю я. – И их дети родились в королевском браке.

Она качает головой и наклоняется, чтобы откусить нить своими острыми белыми зубами.

– У Эдуарда не было никакого права занимать трон, – произносит она очень тихо.

Я роняю свое вышивание из рук.

– Ваша милость… – Я в ужасе от того, что она может сказать дальше. Неужели она воспользуется теми самыми старыми слухами, которые когда-то распустил отец, когда хотел снять Эдуарда с трона? И в какие неприятности я могу попасть из-за своей осведомленности в этой колоссальной государственной тайне?

Она смеется, заметив потрясение на моем лице.

– Какое же ты еще, по сути, дитя! – не слишком по-доброму замечает она. – Кто станет доверять тебе свои секреты? Кто вообще станет тебе о чем-либо рассказывать? Ну-ка напомни, сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – отвечаю я со всем возможным в обстоятельствах достоинством.