С.Е.К.Р.Е.Т. Книга 3. Что хотят женщины - Л. Мари Аделайн

Войдя в мраморную ванную комнату, я закрыла краны, сбросила полотенце. И повернулась к высокому зеркалу рядом с дверью, чтобы окинуть взглядом собственное тело. Да, вся моя история отразилась в этом зеркале: едва заметные и странно симметричные швы прямо под грудной клеткой, гладкие крепкие бедра. Когда-то я ездила верхом. Руки у меня были в полном порядке, грудь выглядела прекрасно. Волосы лежали замечательно благодаря удачной стрижке. Через несколько месяцев мне должно было исполниться сорок два, но я никогда не чувствовала себя более соблазнительной. Это чувство подарил мне С.Е.К.Р.Е.Т. Он заставил умолкнуть внутреннего критика, дал мне совершенно новое ощущение собственной женственности, даже усилил его. Я была благодарна за это.

Я слишком устала, чтобы долго мокнуть в ванне, поэтому вскоре вышла из нее и закуталась в один из самых уютных купальных халатов в мире.

Стук в дверь пробудил меня от вроде бы недолгой дремоты. Это оказался коридорный, принесший мне кофе и все прочее на завтрак! Оказалось, что я проспала всю ночь. На подносе между масленкой и сахарницей лежала плотная карточка. Я взяла ее, как рождественский подарок, чтобы увидеть слово «Любопытство», написанное затейливым почерком на одной стороне, и внизу под ним вопрос: «Любопытство насчет чего?»

Мой пропущенный Шаг! Я вздрогнула, разволновавшись. Я попыталась не спешить и не нервничать, спокойно насладиться завтраком, сидя перед окном: кофе латте, свежие фрукты, хлеб и джем. Но мне слишком хотелось увидеть Париж, чтобы засиживаться за едой.

Сразу после восхода солнца я натянула свитер и удобные уличные туфли и вышла на авеню Георга V, где сразу наткнулась на группу монахинь в традиционных черных балахонах, спешивших в американский собор по соседству.

Воздух был душист и свеж, он словно обнимал меня, лаская кожу. Вооруженная хорошей картой города, я решила дойти до Лувра через Тюильри, а потом заглянуть в Центр Помпиду, о котором читала когда-то, что снаружи здание выглядит как «путаница вентиляционных труб», но сделано это сознательно, чтобы внутри оставалось как можно больше места для произведений искусства. Помню, я ухватилась за это определение, как за метафору той жизни, какой мне хотелось бы жить, но это было еще тогда, когда я собиралась стать вольной певицей, собиралась, пока простые практические соображения не вышибли подобные мысли из моей головы. Остальное я могу осмотреть позже; в первый день я хотела получить основные впечатления.

Странно впервые видеть собственными глазами некое место, знакомое лишь по книгам и фильмам. Я даже не помнила, чтобы меня прежде интересовало, как на самом деле живут парижане, или какова цена здешней жизни, или как выглядят пригороды, или как здесь люди добираются до работы, или какая тут система школьного образования. Но сейчас я думала именно об этом, восхищаясь выходившими на реку балконами домов, воображая жизнь в неких величественных шестикомнатных апартаментах окнами на Сену и Эйфелеву башню. Я вдруг представила, что живу здесь, открываю окна, одетая в белый шелковый халат, не спеша пью кофе, прежде чем разбудить Гаса и посадить его в школьный автобус. Но есть ли в Париже такие автобусы? Или мне пришлось бы идти с сыном пешком к какому-нибудь гигантскому старинному зданию с горгульями на крыше, с цветными витражами? Или он мог бы и один прекрасно дойти, потому что здесь безопасно? Смог бы он завести здесь друзей? Подружиться с другими американцами? Или мне бы пришлось настаивать, чтобы он дружил с французами?

Прекрати, Соланж! Вернись к реальности.

Я вздохнула. Париж, пожалуй, был единственным местом в мире, где вы могли бы влюбиться в какую-нибудь комнату, или в пейзаж, или в улицу – точно так же, как в живого человека. Именно это и происходило со мной. Моя кожа горела, сердце билось ускоренно. Я поклялась себе, что мы обязательно привезем Гаса в Париж, и скоро. Ну, может быть, не мы. Я должна привезти его сюда до того, как он станет настолько взрослым, что ему уже скучно будет путешествовать с занудной старой матушкой.

Я никогда не страдала страстью к покупкам, но теперь поняла, как Париж может погубить женщину. Мне вдруг страстно захотелось обладать вещами, на которые я прежде и не бросила бы второго взгляда: эффектные шляпки, дорогие сумочки, даже ошеломительное свадебное платье кремового цвета с кружевными рукавами и атласным кушаком, которое стоило ровно столько, сколько мой отец отдал за наш дом на Стейт-стрит, когда мы покупали его в шестидесятых годах. Здесь было слишком много всего, слишком много прекрасного и опьяняющего.

Днем я наскоро перекусила в каком-то кафе под ярким желто-белым полосатым тентом. По соседству сидели девушки, сделавшие перерыв между покупками; они курили и болтали по-французски. Как эти парижанки умудрялись выглядеть шикарно, предаваясь столь пагубной привычке? За весь день я не видела в Париже женщины, которая не умела бы придать себе элегантный вид с помощью чего угодно: это мог быть безупречно повязанный шарф, или отличная стрижка, или просто весьма удачно подобранные туфли. Женщины здесь как будто наслаждались своей женственностью. И знали, как быть настоящими женщинами. Даже леди постарше громко смеялись, не смущаясь тем, что при этом видны неровные зубы. Их седые волосы могли быть растрепаны, помада могла размазаться, туфли могли быть поношенными, и тем не менее они все выглядели такими женственными, такими прекрасными! Способна ли я на такое? Смогу ли я набраться храбрости для того, чтобы стареть красиво и честно, без постоянных волнений, одолевавших Маршу: как же так, она работает на телевидении, а потому должна всегда выглядеть как можно моложе. Я надеялась, что смогу. И снова я подумала о женщинах из общества С.Е.К.Р.Е.Т., восхищаясь тем, как плевала на свой возраст Матильда и как другие женщины, которых я видела в тот день, когда меня с ними знакомили, явно не страдали бессонницей из-за морщин или седых волос.

Я возвращалась в отель через запруженные толпой Елисейские Поля и думала о том, чем занимаются Гас и его отец, отправится ли Гас в постель без обычной суеты. Я скучала по ним, и тем не менее, устраиваясь спать – обнаженная, на прохладной простыне, под теплым одеялом, – я чувствовала себя безмятежной, как никогда.

* * *

Однако эта безмятежность не затянулась надолго. После крепкого сна и долгого купания в ванне, какое я нечасто себе позволяла, в мою дверь постучали. На этот раз я увидела не коридорного, а крошечную и очень хорошенькую чернокожую женщину. Она показалась мне смутно знакомой, когда стояла перед моей дверью, держа на одной руке тяжелые чехлы с одеждой, а в другой – нечто вроде большого докторского саквояжа. Казалось, если она выпустит что-то одно, то непременно опрокинется.

Она весело поздоровалась и тут же сказала по-английски:

– Ой, вы, похоже, меня не помните! – и мимо меня протиснулась в номер.

Я действительно ее не узнала.

Следом за ней в номере появился коридорный, который катил столик, где на подносе лежали сыр, хлеб, фрукты, а еще шампанское в ведерке со льдом.

– Ох, какой у тебя номер! – воскликнула женщина. – Не то чтобы меня не устраивал мой собственный, просто…