Герцог-обольститель - Адель Эшуорт

– Почему бы и нет? – пожала она плечами.

– И правда. Почему бы и нет?

– Во все века женщины, чтобы... соблазнить мужчину... и затащить его к себе в постель, использовали только возбуждающий, экзотический аромат мускуса.

Он молча наблюдал за ней.

А она, подвинувшись на самый край сиденья и широко улыбаясь, продолжала шепотом:

– Они собирают пальцами интимную влагу у себя между ног и мажут ею у себя за ушами, шею, ложбинку между грудями – в тех местах, которые, как известно, особенно притягивают джентльменов. – Она выпрямилась. – Запах мускуса всегда был самым любимым у джентльменов. А мужьям он нравится еще и потому, что ничего не стоит.

Он был явно шокирован.

– Ливи, дорогая, ты совершенно изменила мое представление о мире.

Карета остановилась, и лакей открыл дверцу. Она встала и, перед тем как выйти, быстро поцеловала его в губы.

– На удачу, дорогой. – Взяв протянутую лакеем руку, она вышла из их роскошной кареты.

Вместе они прошли по широкой гранитной лестнице к дубовым дверям входа. Оливия держала Сэмсона под руку крепче, чем того требовала ситуация. Он казался спокойным, но она так хорошо научилась чувствовать его настроение, что по выражению его лица поняла, что творится в его душе.

Они вошли в холл и подошли к группе других гостей, но поскольку все ожидали прибытия жениха Брижитт, мало кто обратил на них внимание, хотя Оливия и Сэмсон в своих роскошных нарядах представляли собой заметную пару.

Вместо того чтобы сразу свернуть в большую гостиную, как это накануне сделала Оливия, они медленно пошли по коридору в задние комнаты дома.

Везде были зажженные свечи, масса свежесрезанных цветов в дорогих вазах. Воздух был наполнен смешанным ароматом цветов, духов, дорогих сигар и изысканных блюд.

Сэмсон смотрел прямо перед собой, и перед самым входом в зал Оливия слегка сжала его локоть.

Он посмотрел на нее и улыбнулся. Она ответила ему такой же понимающей улыбкой.

Большой зал был освещен сотнями свечей, отражавшихся в высоких зеркалах в простенках между окнами и в золоченых лепных украшениях, покрывавших потолок. Лакеи в красных ливреях разносили подносы с шампанским в высоких бокалах и разнообразные закуски. Оркестр из шести человек сидел на невысоком подиуме, и под его музыку несколько пар танцевали гавот.

– Мы будем танцевать? – спросила она, надеясь на положительный ответ. Ведь когда семья Маркотт их увидит, вечер будет окончен, и начнется драма.

– Подождем, пока оркестр заиграет вальс. Я не люблю танцы и не танцую ничего, кроме вальса. – Он сказал это так тихо, что она едва расслышала.

– Ты не любишь танцевать? – удивилась она.

– Чего я не люблю еще больше, так это оперу, – усмехнулся он. – Точнее, ее безголосых певцов.

– Тогда я не заставлю тебя слушать ни одну, кроме «Волшебной флейты», которую я обожаю.

– Думаю, что мне удастся не заснуть на одном представлении Моцарта. Один акт я, возможно, выдержу.

– Ах, какой же это будет восторг – заставить тебя страдать ради моего удовольствия!

– Ради тебя я готов страдать сколько угодно, Оливия, – сказал он, настороженно оглядывая толпу.

Он произнес эти слова небрежно, как бы походя, но их значение заставило ее сердце затрепетать от счастья. В эту же минуту зазвучал вальс, и Сэмсон пригласил ее танцевать.

Этот вальс напомнил Оливии их танец в Лондоне, когда на ней было это же платье и она смотрела в его темно-карие глаза, но тогда она была на него зла, потому что думала, что он Эдмунд. Сейчас она видела только Сэма.

– Я хочу сказать тебе что-то, чего еще ни разу не говорила, – призналась она.

Он слегка нахмурился, но, против обыкновения, не усмехнулся, не стал ее дразнить и даже не удивился, а совершенно серьезно и пристально на нее посмотрел.

– Говори. – Из-за музыки его почти не было слышно.

– Я знаю тебя почти столько же времени, сколько я знала Эдмунда. – Ее голос слегка дрожал от напряжения. – И могу совершенно искренне сказать, что, если бы вы с Эдмундом стояли рядом, а я не могла бы вас видеть и была с завязанными глазами, я бы узнала тебя в тот же миг, даже не дотрагиваясь до тебя, – от тебя исходит нечто, что я чувствую на расстоянии. Какое-то излучение, что ли...

Когда до него дошел смысл ее слов, лицо его преобразилось от эмоций, и он даже замедлил шаг.

А потом сглотнул и, обхватив ее за талию, прижал к себе так крепко, как только мог, и прижался лбом к ее лбу.

– Оливия...

Этот тихий голос и сорвавшееся с его губ ее имя обволокли ее, словно теплый ветерок. Она закрыла глаза и прошептала:

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – тихо произнес он, улыбнувшись.

Оливия знала, что ничто в ее жизни не сравнится с этим волшебным мгновением, с той радостью, с какой отозвалось в ее душе его признание, вырвавшееся из глубины его сердца. Он обнимал ее в этом прекрасном зале, полном народу, кружил под музыку, казавшуюся ей пением ангелов, а в его глазах она читала обожание.

Ей хотелось немедленно его поцеловать и убежать с ним в какую-нибудь экзотическую страну и никогда не возвращаться, никогда не оглядываться на прошлое, всегда быть только с ним.

Но неожиданно его взгляд скользнул поверх ее головы, и она увидела, как изменилось выражение его лица – улыбка исчезла, челюсти сжались, глаза сузились.

Она тут же поняла, что все вокруг них изменилось. Оркестр продолжал играть, но это уже был не вальс, а те, кто кружился рядом с ними, отступили, сбившись в круг, смотрели на них и перешептывались.

Оливия вдруг представила себе, как они выглядят – неприлично близко, словно двое любовников в своем собственном маленьком мирке.

Она почувствовала, как Сэмсон отпустил ее, даже немного оттолкнул. Его лицо вспыхнуло от смущения и замешательства.

А потом он прошептал:

– Время настало. – И она поняла, что все их заметили.

Драма началась.

Сэмсон почувствовал, как кровь забурлила в венах. Все его чувства мгновенно обострились. Он понял, что настало время для разоблачения.

Он подтолкнул Оливию в сторону, сжав ей напоследок руку.

Он еще не увидел Эдмунда, но заметил, как окружившие его гости смотрят на него, и не потому, что они с Оливией обнимались во время танца.

Наступила тишина, а с ней из толпы выплыла в пышных розовых юбках самая главная злодейка в той ужасной жизни Сэмсона, какой она была до Оливии, – Клодетт. Странно, но Сэмсон ничуть не был удивлен. Она явилась сюда ради удовольствия разоблачить его на глазах у всего общества.