Лиходеи с Мертвых болот - Илья Рясной

Молниеносный выпад — и второй противник, схватившись за рассеченную руку, отскочил в сторону.

— Уф, шайтан! — татарин улыбался широкой, беззубой улыбкой, какой улыбался всегда, когда шла гульба или лихая ратная потеха.

Смеясь, он парировал еще один удар. Смеясь, отбил другой, и хотел было уже поразить третьего противника, но тот оказался проворнее. Сабля ударила плашмя по плечу татарина с такой силой, что он упал на колено. Стрелец подскочил к нему и срывающимся от возбуждения голосом заорал:

— Бросай саблю, сдавайся!

— Ха, чертов сын! — захохотал татарин и рубанул служивого по ногам.

В тот же миг стрелецкая сабля вошла татарину в шею, и он привалился спиной к колесу телеги — бесшабашная улыбка так и застыла на его лице. Наверное, он был доволен своим последним боем, в котором вел себя бесстрашно и дерзко.

Но Гришка не видел всего этого. Благодаря осторожности Силы он задержался на исходной позиции, и это спасло его. Сам же Сила, взмахнув дубиной, бросился на выручку друзьям. Четверо стрельцов загородили ему дорогу. И тогда огромная дубина описала круг — и один из нападавших упал, постанывая от боли и держась за перебитое плечо.

— Бежим, Гришка! — крикнул Беспалый. — Нам не выдюжить!

Еще одним мощным взмахом Сила отогнал вояк и кинулся в лес.

За ним устремился и Гришка. У него болела пораненная в прошлом нога. Беспалый тоже сильно хромал и быстро бежать не мог. Преследователи же были полны сил и желания настичь преступников, а потому гнали их, как псы дичь. И все же разбойникам удалось на первых порах оторваться от преследователей.

— Ох! — вскрикнул Сила и упал, держась за ногу. Тяжело дыша, он приподнялся, ухватившись руками за скользкий ствол березы. — Беги, а я их задержу. Побьюсь.

— Нет, — Гришка стиснул своими маломощными руками эфес сабли.

Сейчас он ясно понимал, что есть нечто более важное, чем собственная жизнь. И что иногда надо уметь пересилить страх и шагнуть навстречу собственной смерти.

— Толку от тебя… Мешать только будешь.

— Я остаюсь!

— Уйди, дурачина!

— Не уйду! — парень встал плечом к плечу с Беспалым.

Преследователей долго ждать не пришлось. Вскоре они появились — трое красных, запыхавшихся стрельцов. Одного из них, огромного десятника, Гришка видел раньше. Тот гнался за ним во время истории с Варварой.

— О, птенцы угодили в силки, — ухмыльнулся десятник Макарий. — Бросьте оружие. Быстрее!

— Попробуй взять! — угрюмо мотнул головой Сила.

— Не дури, детина. Сдавайтесь! Тогда к старосте живыми вас доставим, — спокойно произнес Макарий.

— Живыми останетесь, — без злобы добавил высокий, жилистый вояка. — Глядишь, скидка выйдет: Сибирь-матушка. Там тоже православный люд живет. И нечего нам без толку драться. Все равно никуда не денетесь.

— Токмо зазря кровь пущать, — тоже примирительно сказал третий служивый, низенький и круглолицый.

После схватки и погони разговор получался необычно спокойным и миролюбивым.

— Нет уж, милости от вашего воеводы не дождаться, — угрюмо сказал Сила.

Круглолицый сделал шаг вперед, но отшатнулся, когда перед его носом просвистела тяжелая дубина.

— Не подходи! — прикрикнул Сила.

— Не балуй. Пошли по-хорошему, — посоветовал Макарий, лениво опираясь на алебарду.

— Братцы, вы же люди подневольные, — сказал Сила. — На что мы вам сдались? Зачем нам биться? Неизвестно же еще, чем все закончится. Вас всего трое против нас двоих.

— Против одного. Мальчишка не в счет, — отмахнулся Макарий. — Слишком тощ да малохолен.

— Думаешь, меня одного легко одолеть? — Беспалый выразительно взвесил свою дубину в руке.

— Одолеем, — в голосе десятника, с уважением разглядывавшего дубину, уверенности большой не было. — А нет, так наших позовем. Гурьбой навалимся…

— Не получится, — возразил Беспалый. — Мы далеко в чащу ушли, не докричишься. А ежели одного за подмогой пошлете — точно не выдюжите.

— Верно, — вздохнул высокий стрелец.

— Что, верно? — повернулся к нему раздраженный десятник.

— Такого детину втроем не одолеем, а до своих не докричишься — все верно он говорит.

— Братцы, мы же люди невредные, — мягко сказал Сила, стараясь, чтобы слова его прозвучали искренне: в такие минуты у него появлялась способность убеждать людей. — В зверствах никаких не замешаны. В разбой от жизни дурной, от несправедливости да с голодухи подались. К тому же вы всю нашу шайку изничтожили. Делать нам в ваших краях больше нечего. Уберемся восвояси — никогда о нас и не услышите.

— Резонно, — сказал высокий.

— Чего — резонно? Тебе лишь бы уши развесить! — возмутился десятник. — А у нас воеводин строжайший наказ — чтоб ни один не ушел.

— Ну что ж, биться, так биться, — Сила опять поднял дубину. — Только не думаю, что на том свете этот благой порыв вам зачтется.

— Горазд ты языком молоть да мозги парить, — с каким-то даже уважением произнес десятник.

— Лучше языком молоть, чем до смертоубийства биться. Зачем добрым людям друг друга убивать?

— Но ежели мы тебя отпустим — воевода шкуру сдерет, — сейчас на лице десятника читалось явное сомнение.

— А откуда ему узнать-то, что вы нас отпустили? Не догнали — слишком мы резвыми оказались. Да, может, нас вообще тут не было. Кто знает, сколько разбойников пришло?

— Христос говорил, что жалеть людей надо, — сказал худой. — На кресте Варравану он обещал царство божие, а тот уж какой разбойник был!.. Я так думаю, ежели слово дадут они в наших краях больше не появляться, пущай идут себе на все четыре стороны.

— Божимся никого не трогать, — кивнул Сила. — Мы ж не злодеи, верно слово.

— Пущай идут, — вздохнув, согласился десятник. — Действительно, может, и не было их вовсе…

— Ну, мы, значит, пошли, — сказал Сила, отступая лицом к стрельцам из опасения, как бы они не набросились, если он обернется к ним спиной.

Но стрельцы их действительно отпустили.

Отойдя на достаточное расстояние, Беспалый огляделся, внимательно прислушался и удовлетворенно заметил:

— Соблюдают уговор — не идут следом, — он перекрестился, снял крест с груди, поцеловал его. — Спасибо, Господи, спас недостойных рабов твоих.

Гришка уселся на землю, уронил голову на руки и всхлипнул. На него навалился только что пережитый кошмар. Ничего страшнее его он не видывал. Он плакал о несчастной судьбе, плакал обо всех тех, кого убивали на его глазах, плакал о погибших в бойне у развилки дорог. И хоть прибрал Господь сегодня в основном людей недобрых, у которых руки были по локоть в крови, но ведь не у всех из них души были полностью потеряны. Плакал он по здоровяку Мефодию, по жизнерадостному татарину Хану — они ведь помогли вырвать его из цепких рук Евлампия, и им он был обязан жизнью. Да кто знает, если бы сложилась их судьба по-иному, какие бы добрые качества в них расцвели, но не смогли распуститься из-за холода и жестокости этого мира.