Кавалер в желтом колете - Артуро Перес-Реверте

— Надеюсь, высокородная наша особа в преддверии утех исповедалась. — Рябоватое лицо скривилось. — Мне-то, сам понимаешь, глубоко наплевать, но, говорят, он — человек набожный. Вот и хорошо — неприятно помирать в состоянии смертного греха…

Сильно позабавленный этими соображениями, итальянец взглянул вдаль, словно высматривая добычу в чаще, и расхохотался, упершись рукой в эфес.

— Прелесть что такое, — проговорил он со зловещим ликованием. — А иначе отправился бы прямиком в преисподнюю.

Наслаждаясь этой мыслью, он еще некоторое время улыбался.

Потом перевел глаза на капитана:

— А вот ты, я считаю, правильно сделал, что не стал устраивать сегодня таинство покаяния… Услышав нашу с тобой откровенную исповедь, любой духовник отрекся бы от сана, сочинил бы не очень-то назидательную новеллу[32]и заработал бы денег больше, чем Лопе де Бега новой комедией.

Алатристе, сколь ни бедственно было его положение, невольно согласился:

— Падре Эмилио Боканегра — плохое подспорье тому, кто желает уйти на тот свет с чистой совестью.

Снова раскатился сухой и сиплый смех итальянца:

— Тут я с тобой полностью согласен. Я тоже предпочел бы хвост и копыта, нежели тонзуру и распятие.

— Ты отвлекся.

— Отвлекся? — Малатеста глядел на него, соображая, о чем речь. — Ах да! Ну, стало быть, охотник и дичь… Я-то думал, ты уже сам дорисовал себе остальное: появляется зайчик или там олень, наш герой углубляется в чашу, егеря отстают… И тут — бац! Откуда ни возьмись, ревнивый соперник А ведь известно — «… одним лишь взором ревность убивает»[33]. И неосторожный охотник очень мило нанизывается на шпагу.

— Это, надо полагать, ты возьмешь на себя?

— Ну еще бы! Как можно отказаться от такого удовольствия? Потом мы тебя развязываем, предварительно положив рядом твою шпагу, кинжал и прочее… А верные егеря, прибыв с небольшим опозданием на место разыгравшейся трагедии, получат, по крайней мере, возможность отомстить за короля, если уж не сумели спасти его…

— Ну понятно… — Алатристе посмотрел на свои связанные руки и ноги. — В рот, закрытый глухо, не влетит муха. Мертвый не проболтается.

— Ваша милость, досточтимый сеньор капитан, да кому же в Мадриде неведома ваша несравненная доблесть? Кто удивится, услышав, что вы дрались как лев и пали с честью? Узнав, что вы за бесценок отдали свою драгоценную жизнь, многие были бы вне себя от горчайшего разочарования.

— А ты?

— Но я-то знаю, чего ты стоишь. В Минильясе ты убил одного из моих людей, вчера ухлопал другого. Так что, Вакхом клянусь, можешь отправляться на тот свет со спокойной совестью.

— Да я не об этом спрашиваю! Что ты собираешься делать потом?

Малатеста самодовольно погладил усы:

— А-а… Предстоит самое приятное, что есть в нашем ремесле, — исчезнуть. Вернусь в Италию — благо будет с чем. Отчизну я покинул налегке.

— Как жаль, что здесь тебе не всадили унцию свинца в одно место — сразу потяжелел бы.

— Спокойствие, капитан! — Итальянец ободряюще улыбнулся. — Все будет хорошо.

Алатристе прижался затылком к стволу. Дождевая вода бежала по спине, сорочка под колетом вымокла насквозь, штаны были выпачканы грязью и глиной.

— У меня к тебе просьба, — проговорил он.

— Черт побери… — Малатеста смотрел на него с непритворным удивлением. — Что я слышу? Чтоб ты — да с просьбой? Неужто очко заиграло?

— Насчет Иньиго. Можно ли сделать так, чтобы он остался в стороне?

Итальянец некоторое время бесстрастно вглядывался в него. Потом тень сочувствия скользнула по его лицу.

— Насколько мне известно, он и так в стороне. Не при делах, так сказать. Но то, как обернется, от меня не зависит. Ничего не могу обещать.

В это время один из подручных итальянца, прятавшийся в кустах, вылез и помахал Малатесте, показывая ему направление. Тот вполголоса отдал распоряжения двум другим. Первый стал рядом с капитаном — пистолет за поясом, шпага на боку, пальцы на рукояти ножа. Второй направился к наблюдателю.

— А насчет мальчугана, капитан… Он — хорошей породы. Ты можешь им гордиться. И, клянусь тебе, если он сумеет отвертеться, я буду просто счастлив.

— Надеюсь, отвертится. И когда-нибудь убьет тебя.

Малатеста, уже двинувшийся за своими людьми, медленно обернулся, и его угрюмый взгляд скрестился со взглядом Алатристе.

— Может быть. В конце концов убьют и меня. Когда-нибудь. А тебя — сегодня.

Мелкий дождь швырял в лицо водяную пыль. Под серым небом, вдоль черных тополей, тянувшихся по обе стороны дороги, пара мулов во весь опор несла карету во Фреснеду. Вожжи держал и кнутом размахивал сам Рафаэль де Косар, ибо кучер оказался мертвецки пьян и спал сейчас поперек сидений. Комедиант был ненамного трезвей, но необходимость двигаться, освежающее действие холодного дождя и какая-то смутная решимость, овладевшая сеньором Рафаэлем в последнюю минуту, рассеяли винные пары. Понукая мулов криками и щелканьем кнута, он гнал их едва ли не галопом, так что я с долей беспокойства спрашивал себя, что это — мастерство возницы или безрассудство пьяного? Так или иначе, карета просто летела. Пристроившись на козлах рядом с Косаром, цепляясь за что попало и рискуя сверзиться при очередном толчке, я зажмуривался всякий раз, когда мой колесничий лихо вписывался в крутой поворот дороги, или когда ошметки грязи из-под копыт и колес прыгавшей по выбоинам кареты летели мне в лицо.

Покуда я раздумывал, что скажу или сделаю во Фреснеде, позади осталось свинцовое пятно пруда, полускрытого деревьями, а впереди, в отдалении, показалась ступенчатая, во фламандском стиле, крыша охотничьего дворца. Дорога раздваивалась: налево виднелась дубовая роща, и, глянув туда, я заметил мула и четырех верховых коней. Указал на них Косару, и тот осадил мулов столь резко, что один припал на передние ноги, едва не вывалив седоков. Я соскочил с козел первым, с настороженным вниманием озирая местность. Наступающий рассвет с трудом пробивался сквозь мрачные тяжелые тучи. Может, все напрасно, грызла меня мысль, и явившись к охотничьему дворцу, мы просто даром потратим время? Покуда я терзался сомнениями, Косар решил за нас обоих: он спрыгнул с облучка, причем угодил прямехонько в огромную лужу, поднялся, отряхиваясь, но тотчас, споткнувшись о собственную шпагу, упал вторично. Выпрямился, ругаясь на чем свет стоит. На перемазанном грязью лице горели глаза, мутная вода ручьями текла с бакенов и усов. Несмотря на безобразную брань, казалось, будто по каким-то неведомым причинам все происходящее доставляет ему истинное удовольствие.