Захват Московии - Михаил Гиголашвили

— А кошка? А корова? На семинаре мяукали и мукали…

И мы начали в голос показывать друг другу, как надо лаять и хрюкать. После тоста о девятерых, что одного не ждут, а водку жрут, я ослабел. В голове всё было залито чернилами, и диван, колыхаясь, хрипло чертыхался, а лампа над столом как будто искрила… и я не мог ответить на вопрос старика, как меня «величать по батюшке»:

— Величально-печальная… Клеменсович… Клемович…

— А, Климентьевич!

— Да, Климентинович… А вот — кто такие Захаровы?.. Юрьины?.. Нет династии Романовых, а где они, куда ушлые, пришлые? — Я вдруг вспомнил продавца мороженого на Невском, на что старик начал усмехаться и кивать:

— Да-да, настоящая фамилия нашей династии — Захарьины-Юрьевы. Романовыми их стали называть из-за того, что они были в родстве с Анастасией Романовной, женой Грозного… Первый, Михайло Романов, плакал в Ипатьевском монастыре перед коронацией, отчаянно не хотел идти царём, и последний, Николай с семьей, через 300 лет тоже плакал в Ипатьевском доме перед расстрелом… — Я не верил, но старик, еще раз подтвердив: — Да-да, именно так, такой рок, Ипатьевский, — со скрипом встал и с чашкой в руке направился к окну, где стоят мерзлотный гриб; несгибучими руками поднял банку (отчего гриб противно шевельнулся), налил в чашку, выпил: — Ой, хорошо! Освежает! Хотите попробовать?

Это было последнее, что я хотел бы сделать в жизни, но он может подумать, что я, немец, трус?.. Нет, я не трусец, как дядя Пауль!..

— Давайте! — И подал ему свою чашку, где раньше был чай.

Он налил. Я взял и, прикрыв глаза, надпил. Было кисленько, как лимонад. Но тут я нечаянно приоткрыл один глаз, который против воли дал мне заметить, как отвратительно колыхнулся в банке своим мёртвым скользким боком этот белый бугорчатый эмбрион… И внутри тоже всё закачалось, пошло выходить наружу…

Я побежал в коридор. Коридор побежал на меня. Дверь не желала пропускать к унитазу, ручка двери кусала пальцы, и я не удержал до раковиныхлынувшей рвоты… Отдышавшись, сел на край ванны, но в себя прийти не мог. Тянуло лечь, сейчас же лечь и навсегда закрыть глаза… Я заполз в ванну, в пустое холодное железо, но оно было сейчас таким приятным… тянуло прижаться щекой к его шершавой шкуре-шкире, замереть, завернуться в морозный металл, завертеться вместе с ним…

…Обрывки мыслей начали шарить в непроницаемой пустоте, а откуда-то доносились щелчки тряпки и добрый голос говорил:

— Ничего, с кем не бывает… бужулушка пурынит… Сейчас вытрем… Это всё от перешотки… Клутно пришуробило…

ОПРИЧНИНА

Так управлялась Московия при всех прежних уже умерших великих князьях. Так же повелось и при нынешнем великом князе, пока не взял он себе в жены княжну Марию, дочь князя Михаила Темрюковича из Черкасской земли. Вообще великий князь до женщин — большой охотник, берёт женщин в ту же минуту, когда захочет, будь то обед или приём послов. Когда великий князь едет по городам и сёлам, молодые бабы (не из черни) должны, заголившись, выставлять в окна срамные места, за неисполнение — казнь всей семьи, а князь берёт себе, какую пожелает.

Эта-то Темрюковна и подала великому князю совет, чтобы отобрал он для себя из своего народа 500 стрелков, щедро пожаловал их одеждой и деньгами, чтобы они повседневно, и днем и ночью, ездили за ним и охраняли его (у них в Черкассии и на Кавказе у каждого князя есть такой отряд). С этого и начал великий князь Иван Васильевич всея Руси и отобрал из своего народа, а также и из иноземцев особый избранный отряд, куда и я попал. И так устроил опричных и земских. Опричные — это были люди великого князя, земские же — весь остальной народ. Вот что делал дальше великий князь. Он перебирал один за другим города и уезды и отписывал имения у тех, кто по смотренным спискам не служил со своих вотчин его предкам на войне; эти имения раздавались опричным.

Князья и бояре, взятые в опричнину, распределялись по степеням не по богатству, а по породе. Они целовали крест, что не будут заодно с земскими и дружбы водить с ними не будут. Кроме того, опричные должны были носить черные кафтаны и шапки, ау колчана, куда прятались стрелы — что-то вроде метлы или кисти, привязанной к палке, и отрубленную собачью голову. По этому узнавали опричников.

Согласно присяге, опричники не должны были говорить ни слова с земскими, ни сочетаться с ними браком. А если у опричника были в земщине отец или мать, он не смел никогда их навещать. А кто из опричных будет просто разговаривать с земским, то тут же казнить обоих — был приказ великого князя.

Великий князь из-за мятежа выехал из Москвы в Александрову слободу — в двух днях пути от Москвы. Оцепил эту слободу воинской силой и приказал привести к себе из Москвы и других городов тех бояр, кого он потребует. Также послал в земщину приказ: «Судите праведно, наши виноваты не были бы». Тогда-то из-за этого приказа земские и пали духом, поняли, кто «наши», а кто «чужие». Любой из опричных мог, например, обвинить любого из земских в том, что этот должен ему будто бы некую сумму денег. И хотя бы до того опричник совсем не знал и не видал обвиняемого им земского, земский все же должен был уплатить опричнику, иначе его ежедневно били публично на торгу кнутом или батогами до тех пор, пока не заплатит. И тут никому не было пощады: ни духовному, ни мирянину. Опричники устраивали с земскими такие штуки, чтобы получить от них деньги или добро, что и описать невозможно. И поле не имело здесь силы: все бойцы со стороны земских признавались побитыми; живых их считали как бы мертвыми, а то и просто не допускали на поле, убивая по дороге.

Великий князь приезжал из Александровой слободы в Москву и убил Прохора Челяднина, брата одного из первых бояр в земщине, а именно Ивана Петровича Челяднина. На Москве в отсутствие великого князя он был первым боярином и судьей, охотно помогал бедному люду добиваться скорого и правого суда; несколько лет он был наместником и воеводой в Лифляндии — Дерпте и Полоцке. Пока он был наместником в Дерпте, немцы не знали беды.

После него наместником и воеводой был князь Андрей Курбский. Как только понял эту штуку с опричниной, пристроил он свою жену и детей, а сам отъехал к королю польскому Сизигмунду Августу. На его место прибыл боярин Михаил Морозов. Этот оболгал лифляндцев перед великим князем так, что великий князь приказал вывести всех немцев с женами и детьми из Лифляндии, из Дерпта, Феллина и Нарвы в свою землю, в 4 города: Кострому, Владимир, Углич и Кашин.

А великий князь вместе со своими опричниками ехал и жег по всей стране села вместе с церквями и всем, что в них было, — с иконами и церковными украшениями. Женщин и девушек раздевали донага и в таком виде заставляли ловить по полю кур, а потом насиловали и убивали.

Великое горе сотворили они по всей земле! У земских лопнуло терпение! Они начали совещаться, чтобы избрать великим князем князя Володимира Алексеевича, на дочери которого был женат герцог Магнус, а великого князя с его опричниками убить и извести. Договор был уже подписан. Первыми боярами и князьями в земщине были следующие: князь Володимир Андреевич, князь Иван Дмитриевич Бельский, Микита Романович, митрополит Филипп с его епископами — Казанским и Астраханским, Рязанским, Владимирским, Вологодским, Ростовским и Суздальским, Тверским, Полоцким, Новгородским, Нижегородским, Псковским и в Лифляндии Дерптским. Надо думать, что и в Ригу думали посадить епископа. Все эти епископы ежегодно должны являться в Москву на митрополичий выезд в Вербную субботу; потом все монастыри, монахи и попы соборные, т. е. те, которые входят в совет. А при великом князе в опричнине, говоря коротко, были князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Алексей Басманов и его сын Федор и другие.