Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

– Слушаю.

– Приветствую, Александр Сергеич! Джамшадов безпокоит.

– А, отец Виктор! Рад слышать! – Шинкаренко отвечал по-прежнему приветливо, и это было приятно. Даже очень приятно…

– Сергеич, я надолго не отвлеку, просто хотел выяснить, в связи с этим моим… делом.

– Да, слышал. Сочувствую тебе. Идиотизм и клевета.

– Спасибо, спасибо!.. – Джамшадов почувствовал, что голос его задрожал. В последние дни ему было сказано немало сочувственных слов, но в такой ситуации их не могло быть много. И каждое было весомо, и каждое было дорого.

– Сергеич, скажи, пожалуйста, – собравшись, продолжил он. – Что это за интервью в «Вечернем Кыгыл-Мэхэ»? Это действительно интервью с Владыкой?

– Да, – раздалось из трубки.

– И он действительно все это говорил?

– Да ничего он не говорил. Они прислали вопросы, благочинный написал ответы, а он подписал.

– То есть он одобрил? Вот это… «Священником уже не будет»… Да?

– Да. К сожалению, да, – с горечью сказал Шинкаренко.

– Но ведь… Но ведь я еще не извергнут из сана, в конце концов! Решения еще не было!.. Да и не докажут ничего, потому что доказывать нечего!.. Как же можно было такое говорить, такое писать? – Джамшадов почувствовал, что голос его дрожит.

Шинкаренко на том конце провода молчал.

– Что скажешь, Александр Сергеич? – вновь спросил его Джамшадов.

– Что тут говорить? Тут все ясно, – ответил Шинкаренко.

– Да, действительно… Прости за безпокойство! Спокойной ночи! – и отец Виктор положил трубку.

– Так что с этим интервью? – нетерпеливо спросила супруга, которая, казалось, боялась шелохнуться все то время, пока шел телефонный разговор.

Джамшадов вновь устало махнул рукой:

– Ничего… Похоже, что зря я на журналистов… Все они правильно напечатали!

– Ты сможешь быть священником?

Джамшадов оторвал взгляд от пола и посмотрел в глаза своей супруге:

– С этим архиереем – вряд ли!..

Троицкая седмица 2002-го года выдалась жаркой; стояли последние дни июня, и именно в это время мангазейское лето обычно входит в свою полную силу. Остатки тополиного пуха грязно-белыми комьями валялись на пыльном замусоренном асфальте, а на ярко-синем небе – таком, какое бывает лишь в степных краях Азии – не было ни единого облачка. Стрелки термометров безжалостно указывали на двадцать семь градусов – и это в одиннадцать тридцать утра. После обеда, по всей вероятности, будет за тридцать…

Отец Игнатий, с шумом выдыхая воздух, будто бы ему пришлось пробежать дистанцию в несколько километров, выскользнул из Свято-Воскресенского храма, перекрестился и, подумав несколько секунд, сбавил темп и пошел к скамеечке, стоявшей во дворе. Службу сегодня совершали без архиерея, и потому управились быстро… Черная ряса была застегнута лишь на одну пуговичку, под горлом, открывая утреннему ветерку пропотевший серый подрясник.

– О! Отец Игнатий! – раздался жизнерадостный голос. – Благословите!

Настоятель Свято-Воскресенского храма, уже успевший усесться на скамейку, улыбнулся.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti! – широко улыбаясь и, добродушно хихикая, протянул он свою руку обладателю жизнерадостного голоса.

– Аминь! – ответил тот и облобызал иеромонашескую десницу.

– Садитесь, – сказал отец Игнатий, указывая место рядом с собой на скамейке.

– Спаси Господи! – ответил подошедший. Одет он был так же, как и большинство людей, трудящихся при храме, но не носящих подрясника – то есть, несмотря на жару, в брюки (в данном случае – старые джинсы) и рубашку с длинным рукавом. Чуть впалые щеки его только-только начинали зарастать кудрявой светло-рыжей бородой, а объем кудрявых волос, шапкой покрывавших его голову, явно указывал на то, что их обладатель давно не появлялся в парикмахерской. Во всем же остальном его облике чувствовалась аккуратность. И это, вкупе с чуть ироничной улыбкой тонких губ и большими светлыми глазами, как-то невольно располагало ему доверять.

Звали этого человека Святославом Лагутиным. С отцом Игнатием они познакомились несколько дней назад. Незадолго до Троицы Святослав приехал в Мангазейск, едва успев подать заявление о поступлении на Пастырские курсы. Теперь ему предстояли экзамены, но никто особо не сомневался, что с ними у него проблем не будет. Сами курсы были чем-то средним между этаким богословским вариантом курса молодого бойца и элементарным церковным ликбезом. Что же касается Святослава, то он ни в том, ни в другом особо остро не нуждался, ибо в молодости своей имел основательный опыт церковного служения.

* * *

Святослав родился в 1976 году в городе, носившем тогда имя Фрунзе, в семье школьных учителей. Родители его были русскими, но при этом и местными, и даже могли считаться коренными жителями: еще их прадеды переехали в Туркестанский край, и с тех пор Лагутины не покидали пределов Средней Азии, сначала российской, а потом советской. Родители Святослава были тем, что обычно называют «нормальными советскими людьми». Они более-менее искренне верили в то, что СССР – это скорее хорошо, чем плохо, при этом не полностью, но все же доверяли «партии и правительству» и, конечно же, были откровенными и где-то даже воинствующими безбожниками. Правда, была бабушка, которая когда-то ходила в церковь, но перестала задолго до того, как Святослав вырос настолько, чтобы начать задавать вопросы о религии. У нее хранилось несколько старых, дореволюционных еще иконок, несколько переписанных от руки молитв, которые она изредка читала – и на этом условное православное присутствие в семье Лагутиных исчерпывалось. И на маленького Славу никакого явного влияния оно не оказывало.

Вообще трудно сказать, что подтолкнуло Святослава к храму. Сам он впоследствии говорил, что лет в пятнадцать впервые зашел в церковь, побеседовал со священником, и:

– Стало интересно!

С этого-то и начался его сознательный церковный путь.

Но вполне возможно, что к храму, как к некому якорю, Святослава привели его детские переживания – переживания такого рода, которые подчас заставляют детей очень быстро взрослеть.

В конце 1980-х годов Киргизия, как и прочие советские республики, проходила через «национальное возрождение». Начиналось все как обычно: распоряжения правительства об обязательном приеме на работу в разные конторы, включая и частные, киргизов, причем на льготных условиях, закрытие русских школ с последующим переформатированием их в киргизские, другие похожие шаги. Разумеется, никому из русских это не нравилось, но все это казалось неприятностями, пусть и досадными, и серьезными, но все же не смертельными.

Так на вещи смотрела и семья Лагутиных. Прадеды Святослава еще отбивались, с ружьями и вилами в руках, от набегов самых настоящих кочевников. Деды пережили расказачивание и раскулачивание (одному из них это стоило шести лет лагерей, другой как-то вывернулся), прошли войну. Отцу воевать не пришлось, но он родился и вырос во Фрунзе-Пишпеке. Жизнь в чуждом окружении – это несколько особенная жизнь, это он понимал с детства. Хотя, как потом выяснилось, понимал не до конца.