Книга Греха - Платон Беседин

От словосочетания «привитого вирусом» мне становится совсем дурно. Я как-то нелепо, по-девичьи охаю и проваливаюсь в бездонный мрак.

Открываю глаза и вижу Макарова с пустым гранёным стаканом. Наверное, он привёл меня в чувство, сбрызнув водой.

— Не знал, что вы такой хиленький, Даниил. Для человека, который так проживает жизнь, вы чересчур восприимчивы.

— Как так? — А вы не знаете? — он делает удивлённую мину. — Как паразит, Даниил! Как печёночный сосальщик, как аскарида, как бычий цепень, которого хочется размазать по полу, но не так легко достать из нутра.

— Почему вы оскорбляете меня?

— Ты спрашиваешь, гнида, почему? — он наотмашь бьёт меня по щекам. — Ты ещё спроси, кто виноват и что делать!

Я в полиции. Пришёл сюда, чтобы признаться в преступлениях. Меня бьёт следователь по особо важным делам, которому я ещё ничего не рассказал. От происходящего голова превращается в инфернальную карусель, и меня выташнивает. Макаров морщится и отходит вглубь кабинета:

— Вы ничего не сказали, я ничего не сделал, а такая реакция.

Он звонит по телефону. Появляются два полицейских. Макаров кивком указывает им на меня:

— В изолятор!

Меня бросают в помещение с серыми, облупившимися стенами. По периметру тянется узкая деревянная скамья. Одной стены нет — вместо неё сплошная решётка. Кроме меня в изоляторе стонущий мужик в спортивном костюме и кавказец со странным взглядом.

— Здарова, брат! — кивает он мне.

— Здравствуйте.

— Сыгарэту дай, брат!

— Угощайтесь! — я протягиваю ему пачку.

Он берёт с десяток. Закуривает.

— Ты покуры, брат, лучшэ станэт, — даёт мне дешёвую газовую зажигалку.

— Спасибо.

Возвращая зажигалку, я понимаю причину странности взгляда кавказца: один глаз у него вставной.

— Табачкууууууу! — стонет из угла изолятора парень в спортивном костюме.

— На, брат! — кавказец протягивает ему свою сигарету и тут же подкуривает новую.

Помещение наполняется табачным дымом. Я скидываю облёванную рубашку и швыряю в угол. Остаюсь в белой майке.

Когда я шёл на чистосердечное признание, то думал, что буду делать его в присутствии адвоката. Но всё совсем не так, как я себе представлял. Особенно поведение Макарова. Или он просто запугивает, как в прошлый раз?

«Спортивный костюм» встаёт с пола, жуя окурок. Кавказец усмехается. «Костюм» вплотную подходит ко мне, обдавая вонью застарелого пота.

— Ты за что, паренёк? — обращается он ко мне.

— Сам не пойму. Думаю, скоро отпустят.

— Отпустят, — он смеётся, — только не сразу. Привыкай к пидорам ментовским!

Сказав это, «костюм» падает на пол и начинает истошно орать. Так продолжается минут пять. Я ошалело наблюдаю за происходящим. Видя, что никто из сотрудников полиции не обращает на его вопли ровным счётом никакого внимания, «спортивный костюм» принимается орать ещё громче. Кавказец колотит в решётку с криком «Начальнык». Наконец, к нам подходит полицейский.

— Заткнись, сука! — в свою очередь начинает орать он.

— Плохо, блядь, плохо! — завывает «спортивный костюм».

— Заткнись, уёбок!

Так продолжается ещё минут десять. Наконец, полицейский, подозвав своего коллегу, спрашивает у «костюма»:

— Тебе чего надо?

— Скорую! Пусть укол захуярят! Или, блядь, сдохну!

Когда приезжают врачи, я понимаю — «спортивному костюму» действительно плохо. Его лицо приобретает пепельный оттенок, а губы становятся синюшно-бледными.

— Ломка. — Врач распаковывает свой чемодан. — Развелось отбросов на свете, а нам геморрой.

После укола «спортивный костюм» замолкает. На его скуластом лице выступает пот и едва заметный румянец. Он отползает в угол. Кавказец курит одну сигарету за другой. Вся эта вакханалия заканчивается, когда за мной приходят два человека в форме.

— Грехов, на выход!

Меня приводят в просторный кабинет. Из мебели только стальные стол и два стула. На одном сидит Макаров. Пот стекает с меня и застревает в жировых складках.

— Созрели? — встаёт из-за стола Макаров. — Будем рассказывать? — Согласно киваю. — Вот и хорошо, а то играем в удивление.

— Я же сам пришёл.

— Отлично. Чистосердечное признание облегчает вину, — улыбается он, — а, может, и нет никакой вины. Вы поделитесь горестями, авось пойму вас…

Я начинаю рассказ. О секте. Об убийствах. О фашистах. Обо всём том, что было моей жизнью.

Макаров внимательно взирает на меня из-под насупленных бровей и непрерывно постукивает по столу серебристым карандашом. На наиболее интересных местах моего повествования его нижняя губа подёргивается вверх, кончик языка высовывается так, словно он пытается слизнуть усики.

Я заканчиваю историю. С последним сказанным предложением из меня будто выходит демон, прочно сидевший внутри. Макаров принимается мерить шагами кабинет. Останавливается. Наливает себе воды из графина. Выпивает. И вновь приходит в движение. Его руки замком сложены за спиной.

— И чего вы хотите, Даниил?

Его вопрос приводит меня в недоумение. Я так долго готовился к признанию. Но, действительно, что теперь?

— Я хотел, чтобы вы знали. — мямлю я, запинаясь в словах и утопая в собственном поту, — нужно получить кару.

— Кару за что?

— За преступления.

— А разве вы их совершили, Даниил? Если исходить из ваших слов, то нет. Людей, перечисленных вами, убил кто-то другой. Прямого участия в изнасиловании несовершеннолетней гражданки вы не принимали. Заражение детей? Вы, по сути, стояли рядом. Максимум, в чём я могу обвинить вас, это хулиганство.

— Но… все эти погромы.

— По факту, вы были наблюдателем.

— Тогда… вы отпустите меня?

Самое сложное сделано — история рассказана. То, что будет дальше, не имеет значения.

— Для начала мне нужно проверить все ваши показания. Только тогда можно принять решение.

— Но вы же, — я окончательно сбит с толку, — сами сказали, всё, что я сделал, это только хулиганство.

— Я сказал, что могу обвинить вас лишь в хулиганстве, исходя только из ваших слов. Но я должен проверить. Это как следователь, а как человек.

Он замолкает. Тушит сигару в пепельнице и поворачивается ко мне спиной. Я понимаю, что его добродушный тон, странные ужимки, ведение разговора — просто игра, в которой я проигравший.