Черная камея - Энн Райс

На следующее утро она уехала в Нью-Йорк, чтобы успеть нарейс до Иерусалима, где не бывала много лет. Не помню, куда она отправиласьпотом, но путешествие ее длилось очень долго.

Примерно спустя неделю после похорон Милочки Папашка вынулиз трюмо написанное от руки завещание, по которому все ее драгоценности, атакже одежда переходили к Пэтси.

Мы сидели в кухне, когда он вслух зачитал:

"Моей единственной девочке, моей дорогой, милой дочурке".

После этого Папашка, не глядя на Пэтси, отдал ей завещание,и глаза его светились таким же металлическим блеском, как у Большой Рамонысразу после смерти Маленькой Иды.

Этот взгляд не изменился до конца его жизни.

Папашка пробормотал, что Пэтси завещан также и трастовыйфонд, но нужно еще подписать какие-то официальные банковские бумаги. Он досталконверт с маленькими полароидными снимками, на которых Милочка запечатлела своифамильные ценности. Каждый снимок был подписан с двух сторон.

"Ладно, но это не трастовый фонд, а ерундакакая-то, – проворчала Пэтси, запихивая в сумочку фотографии изавещание. – Всего тысяча в месяц. Тридцать лет назад это, возможно, ибыли большие деньги, но сейчас они превратились в жалкие крохи. И раз уж зашлаоб этом речь, скажу сразу, что хочу забрать мамины вещи".

Папашка вынул из кармана брюк жемчужное ожерелье иподтолкнул его по столу в ее сторону. Она взяла жемчуг. Но обручальное кольцоПапашка оставил у себя, на что Пэтси лишь пожала плечами и вышла из комнаты.

Дни и ночи Папашка почти ничем не занимался – только сиделза кухонным столом, отодвигал от себя тарелки с едой и не отвечал ни на какиевопросы. Жасмин, Лолли и Клем постепенно перекладывали на свои плечи заботы оферме.

Я тоже подключился к делам и постепенно, проводя свои первыеэкскурсии по ферме Блэквуд, стараясь очаровать постояльцев, понял, что безумнаяэйфория, которая помогла мне пережить смерть и похороны Милочки, подошла кконцу.

Надвигавшаяся вместо нее темная паника подобралась ужесовсем близко, готовая накрыть меня с головой. Я старался загрузить себяделами: обсуждал меню с Жасмин и Лолли, пробовал соусы, выбирал фарфор, болталс постояльцами, которые приезжали, чтобы отметить какую-нибудь очередную своюгодовщину, и даже, когда требовалось, убирал в номерах, а еще объезжал натракторе и газонокосилке все лужайки.

При виде того, как Обитатели Флигеля высаживают поздниевесенние цветы – бальзамины, циннии, гибискусы, – меня охватывалаотчаянная сентиментальная ярость. Я мысленно цеплялся за образ Блэквуд-Мэнор ивсе то, чем дорого было для меня это место.

Я бродил по длинной ореховой аллее, высаженной передфасадом, и оглядывался на дом, любуясь его видом и представляя, какоепоразительное впечатление он производит на новых гостей.

Я ходил из комнаты в комнату, проверяя, на месте литуалетные принадлежности и диванные подушки, осматривая фарфоровые статуэтки накаминных полках и портреты, особенно наиболее знаменитые, а когда наконецприбыл портрет Милочки, сделанный по фотографии художником из Нового Орлеана, яснял зеркало в задней спальне по правую сторону и повесил новое полотно наосвободившееся место.

Сейчас, вспоминая прошлое, я понимаю, что было жестокопоказывать этот портрет Папашке, но он посмотрел на него тем же отсутствующимвзглядом, каким смотрел на все остальное.

Однажды, прочистив горло после долгого молчания, он вдругпопросил Жасмин и Лолли вынести всю одежду и украшения Милочки из его спальни иперенести их в комнату Пэтси на втором этаже гаража.

"Не хочу хранить у себя то, что принадлежитПэтси", – резко заявил он.

Среди вещей Милочки были два норковых манто и несколькокрасивых бальных платьев, сохранившихся со времен ее молодости, когда она, ещенезамужняя, посещала балы на Марди Гра. Было там и свадебное платье, и стильныекостюмы, давно вышедшие из моды. Что касается украшений, то среди нихпопадались и бриллианты, и изумруды, доставшиеся Милочке по большей части отматери или бабушки. Некоторые из них Милочка надевала только по случаю свадеб,устраиваемых в Блэквуд-Мэнор, а другие, любимые, – как, например,жемчуга, – носила каждый день.

Однажды ранним утром, когда Папашка сидел в полудреме застолом над чашкой остывшей овсянки, Пэтси потихоньку погрузила все эти вещи всвой фургончик и уехала. Я не знал, что и думать. Правда, мне, как, впрочем, ивсем, было известно, что Сеймор, никчемный музыкантишка, подыгрывавший Пэтси ииногда исполнявший роль любовника, держал в Новом Орлеане ночлежку для всякогомузыкального сброда, и я решил, что, наверное, она отвезла вещи туда.

Через две недели Пэтси вернулась домой в новом фургончике,на бортах которого уже было выведено ее имя. Они с Сеймором выгрузили оттудановую ударную установку и новую электрогитару. Запершись в студии, они началирепетировать. Сразу стало ясно, что динамики у них тоже новые.

Папашка был в курсе происходящего, потому что Жасмин и Лоллиторчали у задней двери, затянутой сеткой, и комментировали каждый шаг Пэтси.Когда вечером она проходила через кухню после ужина, он схватил ее за руку ипотребовал ответа, откуда взялись деньги на все эти покупки.

Он хрипел, оттого что давно не разговаривал, и выглядел чутьзаторможенным, однако кипел от ярости.

Последовавшая затем ссора была самой жестокой из тех,которые когда-либо вспыхивали между ними.

Пэтси выложила прямо, что продала все полученное от Милочкинаследство, включая свадебное платье, фамильные украшения и памятные вещи, акогда Папашка набросился на нее, вновь схватила большой нож.

"Ты швырнул все это в мою спальню! – вопилаПэтси. – И велел вывезти все и распихать по моим кладовкам, словнохлам".

"Ты продала свадебное платье матери! Ты продалабриллианты! – ревел Папашка – Чудовище! Тебе вообще не следовалопоявляться на белом свете!"

Я бегал между ними и умолял прекратить шум, не то их услышатпостояльцы. Папашка покачал головой и вышел через заднюю дверь. Он направился кфлигелю, и позже я видел, как, сидя в кресле-качалке, дед курит, уставившись втемноту.

Что касается Пэтси, она собрала кое-какие вещи в спальне вособняке, где жила время от времени, и потребовала, чтобы я ей помог переехать,а когда я, не желая, чтобы нас видели вместе, отказался, обозвала меняизбалованным отродьем, неженкой, Маленьким лордом Фаунтлероем[17] иголубым.