Кто правит миром? - Ноам Хомский

Давайте не забывать и проницательное наблюдение Адама Смита о том, что «владыки человечества» – в его эпоху ими были британские промышленники и торговцы – никогда не отказываются от своего порочного принципа: «Все для себя и ничего для других»[349].

Во время Второй мировой войны контратаки бизнеса на время прекратились, но сразу по ее окончании возобновились вновь. Власти значительно ужесточили законодательство, ограничивавшее права рабочих, и запустило пропагандистскую волну, направленную на фабрики, школы, церкви и любые другие коллективные образования. С этой целью задействовали все мыслимые средства коммуникации. К 1980-х годах, после прихода к власти администрации Рейгана, яро выступавшей против рабочих, широкомасштабное наступление на них развернулось с новой силой. Президент Рейган ясно дал понять бизнес-сообществу, что защищающие права рабочих законы, очень и очень умеренные, ужесточаться не будут. Число увольнений профсоюзных активистов в стране выросло по экспоненте, и страна вернулась к практике использования штрейкбрехеров, запрещенной во всех развитых странах, кроме Южной Африки.

Либеральная администрация Клинтона тоже разными способами подрывала рабочее движение. Одним из самых эффективных средств стало Североамериканское соглашение о свободной торговле (NAFTA), подписанное Канадой, Мексикой и Соединенными Штатами.

«Соглашением о свободной торговле» его назвали только для пропаганды. Ничего такого в нем нет и в помине. Подобно другим схожим документам, в нем присутствуют явно выраженные протекционистские элементы, к тому же оно не имеет никакого отношения к торговле; на самом деле это соглашение о правах инвесторов. И как другие «соглашения о свободной торговле», оно наносит вред рабочему классу стран-участниц. Одним из его следствий стало ухудшение организации труда: исследование, проведенное под эгидой NAFTA, показало, что успешная организация труда резко пошла на спад из-за таких методов, как, например, предупреждение со стороны руководства, что если на предприятии возникнет профсоюз, то производство перенесут в Мексику. Такого рода методы конечно же незаконны, но это в счет не идет, по крайней мере пока бизнес может рассчитывать на «необходимую поддержку правительства», о которой говорил Монтгомери.

Из-за использования таких средств численность профсоюзов в частном секторе резко сократилась до 7 % от общего числа рабочего класса, хотя большинство рабочих предпочитают в них состоять[350]. После этого нападкам подверглись профсоюзы общественного сектора, раньше кое-как защищенные законодательством. Сегодня их положение резко ухудшилось, и уже не в первый раз. Давайте не забывать, что Мартин Лютер Кинг в 1968 году был убит, выступая в поддержку забастовки рабочих общественного сектора в Мемфисе, штат Теннесси.

Во многих отношениях положение рабочего класса во времена Вэра очень напоминало сегодняшнее, хотя бы потому, что неравенство в наши дни вновь достигло заоблачных высот, характерных для 1920-х годов. Крохотное меньшинство накопило богатства, о которых любая жадность может только мечтать. В последние десять лет 95 % экономического роста оседали в карманах одного процента населения, а по большей части в карманах какой-то его доли[351]. Средний реальный доход сегодня даже ниже, чем двадцать пять лет назад, например, для мужчин он опустился ниже уровня 1968 года[352]. Доля заработной платы в национальном доходе сегодня самая низкая за весь период после Второй мировой войны[353]. Это результат не мистического действия рыночных или экономических законов, а «необходимой» поддержки и инициатив правительства, которое в значительной степени находится в руках корпоративного сектора.

Как отмечает Вэр, американская промышленная революция породила в 1840-1850-х годах один из «отличительных признаков американской жизни». Хотя ее конечный результат в нынешнем понимании может казаться довольно привлекательным, поразительно большая доля американского общества раннего периода считала его «невыносимым». Вэр рассматривает ужасные условия труда, навязанные бывшим независимым ремесленникам и фермерам, не забывая упомянуть и о «фабричных девушках» – молодых вчерашних крестьянках, трудившихся на текстильных комбинатах в окрестностях Бостона. Однако основное внимание он уделяет более фундаментальным свойствам промышленной революции, которые сохранились и после улучшения условий в результате многолетней борьбы.

Вэр подчеркивает «деградацию промышленного рабочего», утрату им «статуса и независимости», которые были его самыми ценными приобретениями в качестве свободных граждан республики, – эту потерю не смогло восполнить даже улучшение материального положения. Он рассматривает влияние радикальной капиталистической «социальной революции, при которой суверенитет в экономических вопросах переходит от общества в целом к особому классу» хозяев, далеких от производителей и в общем случае не имеющих к процессу производства никакого отношения. Автор демонстрирует, что «на каждый протест против использования в промышленности машин можно найти сотню протестов против новой власти капиталистического производства и его дисциплины».

Рабочие устраивали забастовки не за хлеб, а за розы, если воспользоваться традиционным слоганом профсоюзов. Они воевали за достоинство и независимость, за признание их прав как свободных мужчин и женщин. Они создали яркую, независимую прессу, для которой писали и которую выпускали те, кто трудился у станка. В своих газетах они осуждали «пагубное влияние монархических принципов на демократическую почву». Они признавали, что покушение на элементарные права человека можно будет одолеть, только когда «тем, кто работает у станка, будут принадлежать средства производства», когда производитель вернет себе суверенитет в экономических вопросах. Тогда рабочие больше не будут «лакеями или смиренными жертвами пришлого деспотизма, собственниками, у которых ничего нет, и рабами в прямом смысле этого слова, которые… пашут на своих хозяев». Вместо этого они вернут себе статус «свободных граждан Америки»[354].