Мания встречи - Вера Чайковская

Да что слова – словам он давно не верил. Но такой поцелуй не мог обмануть!

Степаныч считал барина больным и носил ему из соседнего трактира дымящийся куриный бульон в чашке.

Спустя время художник точно что-то надумал. Он нанял извозчика и съездил к одному из своих знакомцев-аристократов, который служил по торговому ведомству, а втайне пописывал стихи и печатал их в журналах под псевдонимом. Об этой его слабости знали немногие. Приятели отдали дань Бахусу, помянули «прекрасную Италию» (оба были ее горячими поклонниками), и художник спросил невзначай о княгине Мятлевой. Наталье, если он не ошибается. Где можно ее увидеть. У него есть до нее дело.

«Э, брат, знаем мы эти дела», – подумал чиновник торгового ведомства, он же поэт, – не без тайной зависти. Двойная жизнь обессиливала – ему уже ничего не хотелось. Тем не менее он педантично перечислил все те места в Петербурге, где бывают княгиня и ее муж.

И вот жизнь Андрея Попова превратилась в странную погоню за княгиней, которую он везде теперь выслеживал. Ему хотелось ее видеть и более ничего. Ведь за те два ее мимолетных визита он не успел ее толком разглядеть. Но он был до мозга костей художником и хотел знать, как она выглядит в разных жизненных ситуациях – как ходит, смеется, говорит.

Он очень живо теперь представлял себе, как она садится в карету, всегда неловко, оступаясь и посмеиваясь над собой. И как выходит из нее – бурно, порывисто, точно вырываясь на волю. Какие у нее на солнце отливающие золотом, сияющие волосы. И как она хороша, когда на балу тихо беседует с теми, кто ее занимает, – без тени кокетства, просто и естественно. Сам он старался не попадаться ей на глаза. Эти встречи поддерживали жар, охвативший его после поцелуя. Но недоверчивый ум упорно сомневался в достоинствах княгини. Художнику временами казалось, что это какой-то тонкий, изощренный обман. Что на княгине такая же маска, как и на всех прочих, только более искусно прилаженная.

Поцелуй не забывался.

Он уехал в Италию, в небольшой городок на берегу Адриатики, где предпочитал останавливаться, и написал там несколько лирических пейзажей (впоследствии именно Андрей Попов будет считаться родоначальником жанра лирического пейзажа). Тот пейзаж, который она у него забрала, вызывал у него теперь чувство досады. Он не все там сделал, что хотел и мог. И душа его не была выражена в нем с той предельной отдачей, простотой и силой, которых он добивался в новых своих работах.

«Пейзаж с хатами» не стоил ее поцелуя! Художник оставался должником княгини. И теперь последовательно, по мере написания, он посылал ей в Петербург с верным человеком все шесть своих новых холстов.

На них запечатлены были разные стадии его чувства. На первом, где итальянская природа сияла первозданной свежестью, было воссоздано первоначальное радостное удивление. Последний являл уже страсть во всем ее бурном и испепеляющем развитии. Взвивались облака, бурлили волны, грозно клонились под ураганным ветром деревья…

Он не хотел останавливаться на этом. Его грубо прервали. Муж княгини прислал ему в Италию деньги за отправленные ей в дар картины. Причастна ли была к этому княгиня? Что, если ей самой хотелось как-то остановить поток его даров?

Он явился в Петербург для объяснения. Встреча с княгиней была ему совершенно необходима. От того самого приятеля-аристократа, который тайком пописывал стихи, он узнал о маскараде, где Мятлевы будут непременно, и поспешил туда явиться.

Его пропустили: у него много было почитателей среди знати. Но вид его был странен. Это был вид человека, который, постоянно думая о чем-то своем, не озаботился тем, чтобы выглядеть прилично: штиблеты в пыли, перчатки потерты, сюртучишко совсем ветхий и вышедшая из моды круглая шляпа. Но взгляд настолько горяч, что гости, наряженные в маскарадные костюмы, случайно взглянув на этого «диковатого господина», опускали глаза и потом оглядывались вслед – что за птица? Впрочем, его одежду можно было при желании тоже принять за маскарадную. Он выглядел как средневековый пилигрим.

Издалека он увидел идущую сквозь толпу княгиню – в красном с золотым шлейфом платье и без маски на лице, хотя все кругом были в масках. Она приметила художника, и они устремились друг к другу. Лицо княгини было взволнованным и надменным.

– Давно вы из Италии?

– Вчера.

– Мы вам теперь ничего не должны?

– Я ваш вечный должник.

Она поглядела на него, пытаясь понять, обычные ли это слова светского этикета или за ними нечто большее.

– О нет! Вы переплатили! Ваши новые пейзажи, в особенности присланный последним…

Он задохнулся.

– Простите. Я неважно себя чувствую. Какие-то приступы… Но там все правда. И вы умеете это читать, раз вы оценили даже… даже «Пейзаж с хатами».

Во взгляде княгини победила надменность.

– Вы поставили меня в очень неловкое положение. Должны же вы понимать…

Художник не дослушал.

– Помните, вы говорили, что не можете без моей картины? Я… я, кажется, не могу без вас.

Он выговорил наконец то, что хотел, и неловко улыбнулся.

Княгиня покраснела, нахмурилась и вдруг вся просияла: лицо, улыбка, смуглые плечи, красное платье с позолотой шлейфа, – все вспыхнуло и обдало художника светом и жаром. Склонившись к нему, она что-то тихо проговорила.

Проходивший мимо этой пары тайный советник Клюев, наряженный в костюм восточного звездочета, навострил уши и услышал отдельные слова:

– …мою душу… это лучшее…

Пока княгиня шептала, взгляд художника из требовательного, гневного, настойчивого превратился почти в молитвенный.

Он схватил ее руку.

– Навсегда, правда?

Она кивнула, чуть улыбаясь:

– Навсегда!

– Бессмертна?

– О да, да, да!

Андрей Попов покидал маскарад в странной для этого места задумчивости. Слуга сказал, что барин забыл взять трость. Тот не услышал, пошел без трости, и слуге пришлось его догонять и чуть ли не насильно отдавать эту злополучную трость. Лицо княгини, улыбающееся, растерянное, гордое, сияющее, стояло перед его глазами.

Через день он снова уехал в Италию. Его лучшие творения были еще впереди.

Деньги, полученные от князя Мятлева он употребил на строительство странноприимного дома, где одна из небольших комнат с голубыми штофными обоями и видом на Адриатику всегда была в его распоряжении.

Злословили о соседях-помещиках. Почти все они были людьми старого толка и у молодых вызывали удивление, а часто и злую насмешку.

Иван Горецкий, который бывал в своем тверском имении крайне редко, предпочитая английские ландшафты, сказал, что более скаредного человека, чем его сосед Савел Степанович Прыгунов, встречать ему не доводилось. Ключница Горецкого намедни покупала у них яйца, так Савел Степаныч самолично пустился в торги.