Эликсир князя Собакина - Ольга Лукас

— А в последние десять лет мы экспериментируем с плодовыми деревьями...

— Отлично! «Зимняя вишня»! «Расцветали яблони и груши» — и Катюшу на горшке намалевать. Экспортный вариант.

Пекунин сиял.

— Миленькие мои... Родненькие... Да это же готовый бизнес-план. Это же то, что нужно! Ломать традиции, поддерживая их. Так завещал учитель! И когда я умру, никто не скажет — это того Пекунина хоронят, который колхоз просрал. Теперь я должен вас отблагодарить. Денег у меня свободных нет, но...

Председатель вскочил и танцующей походкой устремился в соседнюю комнату. Вернулся он в обнимку с собакинской березой.

— Вот. Вы, можно сказать, деревню нашу спасли. Так что забирайте самое дорогое, так и быть! Я вам сейчас подробно напишу, какой ей уход нужен. Вы уж не обижайте старушку.

Видно было, что председателю больше нравится возиться с бонсаями, чем руководить полуразвалившимся колхозом. Каллиграфическим почерком он записал на листках пожелтевшей писчей бумаги правила ухода за драгоценной реликвией и устно добавил от себя несколько общих советов.

— Вам бы колонку в журнале для дачников вести, — восхищенно покачал головой Паша. — Это и денежка кое-какая, и реклама.

— Да я и не против. А можешь такое устроить? — совсем раздухарился председатель.

— Ну... — Живой достал из кармана смартфон, пощелкал кнопками, потом потянулся к оставшемуся на столе листку бумаги. — Я вам оставлю пару телефонов. Позвоните, скажете, что от Живого... И еще на всякий случай третий. Но тут как раз ни в коем случае не говорите, что от меня, только хуже будет.

— Спасибо вам, товарищ глава сельского поселения, — Савицкий пожал руку Герасиму и потянулся к березке.

— Обождите-ка! — задержал его Пекунин. — Вы, я вижу, мужчины видные...

Савицкий и Паша переглянулись в недоумении.

— И с вами, говорят, еще кто-то третий был... — вопросительным тоном продолжил Герасим. Его узкие глазки хитро блестели.

— Ну да, с нами Костя еще. Дальний родственник по дядькиной линии, — объяснил Паша. — Остался у вашего протопопа обсуждать вопросы богословия. Шибко набожный.

— Так вы это, берите своего набожного друга и идите сегодня вечером на гулянку. Законы гостеприимства надо чтить. Чтоб не говорили потом — это того Пекунина хоронят, который законы гостеприимства похерил. Ну и это... Если какая девка приглянется — не стесняйтесь.

— Мужчины, я вам не мешаю? — поинтересовалась княжна.

— Ну а что же, дело-то житейское, — повернулся к ней председатель. — Я же уже не мальчик, чтоб... ну, вы понимаете. У меня три жены, красавицы, умницы — ну куда мне еще?

— У вас что же, многоженство?! — французская феминистка даже покраснела от гнева, и Мурка-терминатор полностью разделяла ее негодование.

— Ну... — засуетился председатель. — Вы там особо никому в Москве не говорите. Ввел я реформу института брака. Просто мужиков-то мало осталось. Да и учитель разрешал, если ради приплоду. У него самого три жены было.

— А женщины как к этой реформе относятся? — ледяным голосом спросила Вера Собакина. В воздухе запахло Гаагским трибуналом.

— Положительно относятся, — ухмыльнулся Пекунин. — Если бы не реформа эта — был бы у нас тут не мирный колхоз, а военный лагерь. В каждой избе — Жанна д’Арк.

— Это как?

— Дева-воительница. В общем, это, мужики, я на вас очень рассчитываю. Поучаствуйте в возрождении деревни, кто как может. Я же вас жениться не неволю. Вам можно и так. Собакинская кровь потому что.

— Непременно поучаствуем! — козырнул Паша. — Разрешите идти?

— Идите, идите. Сам-то я вечером не пойду, чтоб не вводить вас в смущение, а дочек отправлю.

Петр Алексеевич осторожно поднял березу и шагнул к выходу. Остальные последовали за ним.

На пороге Вера оглянулась. Председатель снова что-то писал — видимо, взялся за бизнес-план.

— Разумеется, никуда мы не пойдем! — категорически заявил Савицкий, как только они вышли на улицу. — Надо срочно реанимировать Костю, и пусть он делом займется.

Но реанимировать Бабста было уже поздно. Из распахнутой настежь двери поповской избы раздавался двухголосый басовитый храп.

На лавочке возле дома сидела Дуня и вязала носок. Увидев гостей, она улыбнулась и отложила вязание.

— Ну что, продал вам Герасим березку?

— Подарил, — приобнял ее за плечо Живой. — Широкий человек ваш председатель. Пойдем, милая, я тебе расскажу о том, какая у него прекрасная душа.

— Куда это вы собрались? — строго спросил у него Савицкий.

— На луну смотреть, — отвечал Паша, подталкивая Дуню к калитке. — Да ты не бойся, подойду я на гулянку, раз уж местная власть настаивает. Попозже.

Петр Алексеевич вошел в дом. Бабст с попом спали вдвоем на одной кровати. Поглядев по сторонам, потомок князя Собакина поставил березу под алтарем учителя, рассудив, что там ей самое место. Скрипнула половица. Храп на секунду прервался — и зарокотал с новой силой.

— Пьер, тут ужасно пахнет! — поморщилась княжна. — Мы можем открывать все окна?

— Да, придется. Правда, комаров напустим, а они тут злые, не то что в городе, — ответил Петр Алексеевич.

— Я выбираю комаров. Пьер, а почему у вас в России все время приходится выбирать между комарами и вонью?

— Ничего, подожди сто лет, и все будет как во Франции.

— Через сто лет все комары повымрут от вони?

— Да, и вонь прекратится. Кстати, у нас есть еще один вариант: мы можем сходить на гулянку.

— Мы с тобой? Я что, тоже деревню возрождать буду?!

— Здесь тебе оставаться было бы нежелательно. Еще неизвестно, в каком виде Паша вернется.

— Хорошо, Пьер, идем. Я буду тебя защищать!

Утоптанная площадка на краю села напоминала скорее небольшую спортивную или концертную арену, чем место для гулянок. Посреди нее возвышался круглый деревянный помост, предназначенный явно не для танцев — больше двух человек на нем бы не поместилось. Помост окружали четыре аккуратные скамеечки, украшенные затейливой резьбой, а сбоку к нему прижималась небольшая урна, почему-то с надписью «Псковская областная филармония». Место культурного отдыха освещали два фонаря-косухи. Из-под их шестигранных крышек лился приятный мягкий свет.

Первыми на вечернее мероприятие прибыли три самые спелые из молодых жительниц Бонзайцева: слух о том, что духи послали справных городских мужчин, достиг их раньше всех.

Танюха, продавщица из магазина, надела мамино зеленое платье из крепдешина, на плечи накинула шаль, а на лоб нацепила огромные очки от солнца, похожие на глаза стрекозы. Очки были ей велики, постоянно спадали на нос, и она недовольно возвращала их на место. Ее соседка по прозвищу Дуня-толстая оделась во все черное и несколько раз обвела глаза черным карандашом, а может быть, и углем. Младшая, Надюха-маленькая, самая изящная и миловидная из всех троих, щеголяла в клетчатой мужской рубашке, заправленной в полосатую самодельную юбку до пят.