Хлорофилия - Андрей Рубанов

Потом вез жену прочь из центра Москвы. Радовался, что Варвара спит, устроившись на заднем сиденье, и не задает вопросов насчет маршрута. Не видит сомнительных предместий, ветхих стен, пораженных грибком, гнилых луж на щербатых мостовых, бледного отребья в лохмотьях и пустых пластиковых бутылок, гонимых сквозняками вдоль черных переулков. «Ей не надо тревожиться, – думал он. – Хорошо бы взять на себя все тревоги мира, лишь бы ничего не досталось матери моего ребенка».

Прости меня, Господи, и оставь меня. Ничего у Тебя не прошу, потому что знаю: не так уж много Ты имеешь. Пусть другие просят, я не буду. А если приготовлено что-нибудь специально для меня – немного счастья, или здоровья, или солнца, или воздуха, – отдай матери моего ребенка.

Машину бросил возле входа в дом. На тридцать пятом они пересели из смрадного лифта для малоимущих в сухой и просторный лифт верхних уровней. Он шел в три раза быстрее и за несколько минут доставил их на крышу башни.

Варвара помалкивала, зевала в ладошку.

Здесь гулял ледяной ветер. Скоро зима, подумал Савелий. Это хорошо или плохо? Растения не любят зиму. Или, может быть, наоборот? Только и ждут холодов, чтобы уснуть?

Вертолет действительно был совсем маленький, почти игрушечный, вдобавок ярко раскрашенный. Герц почему-то ожидал увидеть нечто суровое, черное – полуночный экспресс, ранавэй трейн, – а на посадочной площадке шумела крыльями изящная стрекоза и дверь придерживал красивый пилот в желтом комбинезоне с эмблемами какой-то смутно знакомой Савелию коммерческой структуры.

Зато веселенький вертолетик очень понравился Варваре.

Муса влез последним. Деловито пристегнулся. Жестом предложил пассажирам сделать то же самое. Варвара долго поправляла ремни – берегла живот.

Спустя полминуты после старта Савелий посмотрел вниз, и у него перехватило дыхание.

Город не был виден. Города не существовало. Вертолет летел над ярко-зеленым лугом. Торчащие из травы верхушки башен смотрелись чужеродно. Словно кто-то огромный вышел в дикое поле и забил колышки, размечая площадку для будущих построек, а потом вдруг передумал строить и оставил все как есть. Изумрудный ковер уходил за горизонт. Савелий посмотрел вправо, влево и задрожал от ужаса. Сознание отказывалось верить, что в мире не существует ничего, кроме голубого неба и зеленой травы. Голубое и зеленое, никаких других красок. Только небо и растения – ничего человеческого.

– Не смотри, – озабоченно посоветовал Муса. – Плохо станет.

– Мне уже плохо, – выдавил Савелий.

– Некоторых тошнит, – сказал Муса. – И почти все плачут.

Очень хочется пить.

Ничего другого не хочется. Только пить воду.

Сколько бы ни дали – Савелий пьет сразу все. Но дают мало, шесть кружек в день. Кружка – двести тридцать граммов.

Чай или кофе дают без ограничения – однако травоеды не употребляют ни чая, ни кофе. Им требуется только чистая вода.

Можно выйти за территорию колонии – в пятистах метрах к востоку есть овраг, по краю его растут кривые ветлы и ивы, ниже по склону, густо – репейник, а еще ниже течет мелкий ручей. Но пить из ручья здесь считается чем-то очень неприличным. Все, кто ходит пить из ручья, тщательно это скрывают.

Впрочем, вода не запрещена. В колонии вообще нет запретов, все добровольное, даже само пребывание. Не хочешь, надоело, устал – иди в Москву. До нее четыреста пятьдесят километров, как-нибудь дойдешь. Если волки не съедят.

А воды много. Раз в два дня кто-нибудь из волонтеров – например, Гоша Деготь – заводит старый грузовичок с бензиновым мотором, грузит в кузов пластиковые фляги и едет на север, в деревню. Там есть колодец. Грузовичок громко рычит и отвратительно пахнет. Когда Гоша побуждает его к жизни, травоеды отходят подальше. Они не переносят индустриальных запахов. Но по обычаю волонтерам надо помогать. Савелий зажимает нос и идет трудиться, обычно взяв с собой напарника по прозвищу Полудохлый.

У Полудохлого вторая стадия расчеловечивания. Полудохлый почти не разговаривает, он худ и высок. Два метра восемьдесят сантиметров. У него отсутствует слюноотделение, зато он сильно потеет. Как все растения, он испаряет 99 % выпитой влаги.

Его кожа имеет оливковый цвет. Пальцы на ногах очень длинные. Доктор говорит, что так формируется корневая система.

Савелию пока везет, у него до сих пор первая стадия – внешне он выглядит как обычный человек, только на плечах и животе недавно проступили светло-зеленые, неправильной формы, пятна – сначала совсем бледные, теперь они все ярче, и их площадь понемногу увеличивается. Это хлорофилл образуется в клетках эпидермиса.

Работник из Полудохлого скверный, но в колонии работают все. Даже те, кто с трудом передвигается. Наводят чистоту, подкрашивают, дежурят на кухне. Каждый четверг Савелий вместе с Полудохлым помогает Гоше Дегтю поместить фляги в кузов грузовичка. Потом Гоша поддергивает свои грязные, в пятнах масла, штаны и садится за руль. На соседнее сиденье помещает автомат. Савелий и его длинный приятель влезают в кузов и там едут, держась руками за стальные борта, по кривой дороге в деревню.

Дороги, собственно, нет. Дорога была пятьдесят лет назад, сейчас от нее остались только заплывшие грязью кюветы. Само асфальтовое полотно покрыто слоем песка и глины толщиной в полметра. Повсюду репейник в человеческий рост и осока. Но за многие месяцы колеса грузовичка пробили в зарослях надежную колею.

За пользование колодцем местные берут с колонистов плату. Соль, патроны, топоры, ножи. Шоколад. У местных свой хороший мед, но они любят городские сладости. Подношения берут, однако колонистов презирают. А колонисты ответно презирают местных. Правда, есть исключения. Гоша, например, знаком с большинством дикарей и разбирается в их обычаях. А Муса, наоборот, вообще не считает их за разумных существ. Говорит, люди не могут жить так грязно и бестолково, в землянках с дырявыми крышами. Местные ненавидят Мусу и очень боятся его вертолета – в их наречии нет даже слова для обозначения такой машины, как вертолет. Может быть, они ненавидят Мусу вовсе не за то, что его вертолет громко шумит и непонятно как летает, а именно за то, что в их словаре нет такого слова.

Иногда Гоша говорит, что местные хотят убить Мусу. Но у местных на всех – три ржавых винтовки, а Муса никогда не расстается с автоматом.

Местные бородаты, кривоноги и подозрительны. Говорить с ними трудно. Впрочем, почти все волонтеры кое-как владеют местным наречием. Иногда Савелию кажется, что и сами местные с трудом владеют собственным наречием.

С солнцем тут порядок. Солнце – бесплатно, сколько хочешь, всем желающим. Особенно сейчас, в середине мая. На рассвете колония уже не спит, травоеды, все как один, выходят из своих домиков и стоят лицом к востоку. Встречают. Это самые волшебные минуты каждого дня. На траве роса, птицы поют. Прохладный ветер. Потом появляются волонтеры и врачи – тормошат пятнистых пациентов, приводят в сознание. Если кто-нибудь особенно сильно завис – могут и укол сделать. Ведут всю толпу принимать лекарства. Травоеды сонные, вялые, у многих глаза едва смотрят. Но идут послушно. Тут никто не конфликтует, потому что не хочется. Хочется только пить, пребывать под прямыми лучами и расти. Все остальное несущественно.