Зов издалека - Оке Эдвардсон

— Да.

— Я так и знал, — заметил Хальдерс.

— Здесь в отделе никому не везет, — поддразнила его Сара Хеландер.

— А что значит — фрагменты? — спросил Бергенхем.

— Бейер говорит, что в одном месте… точнее, на комоде… есть неполный отпечаток. Не знаю уж, насколько неполный. Но если удастся его восстановить, то… А удастся ли — они и сами не знают. Но отпечаток есть.

— Дыра в перчатке? — спросила Сара.

— Вероятно, — одобрительно посмотрел на нее Винтер. — Правильно мыслишь. Даже осталась какая-то ниточка рядом с отпечатком. Может, и случайность, но не исключено, что кто-то задел перчаткой край ящика. Там есть заусенцы. Как раз возле отпечатка… фрагмента отпечатка.

Винтер поставил машину у Фрискведерсторгет и пошел на север. По площади носились обрывки бумаги. С утра дождя не было. Туман рассеялся, и небо поднялось на пару метров выше. Перед магазином ИКЕА кто-то перевернул корзинку с мусором. Навстречу шли люди и о чем-то разговаривали на неизвестном Винтеру языке.

Он был очень напряжен. Азарт… и, главное, стремление выдоить из мозга хоть пару свежих мыслей. Все, что он мог сейчас сделать, — побродить по дворам, зайти еще раз в квартиру и задать несколько вопросов старушке Бергман.

У входа в магазин стояли двое незнакомых полицейских. Наверное, их тоже привлекли к обходу квартир. Формы на них не было, но за версту чувствовалось, что они из полиции — явные чужаки в этой среде. И я, должно быть, выгляжу так же, если не хуже.

Он подошел к ним и поздоровался. Вокруг валялись остатки пиротехнических развлечений — цветные бумажки с обгорелой черной бахромой, которые постепенно уносил ветер. Одна бумажка прилипла к его башмаку.

— Какая-то хренова нация празднует свой хренов Новый год, — произнес один из полицейских. — А может, они тут каждый день палят. Вспоминают Курдистан.

— Что ты сказал?

— Что?

— Что ты сказал? Про Курдистан?

— И что?

— Что ты имел в виду? Насчет хреновой нации?

— Что я сказал? Какого черта! Это же шутка… — Он посмотрел на напарника. — А у тебя что, проблемы? Что, нельзя сказ…

— Не смешно. Я не позволю, чтобы в таком районе работали люди с расовыми предрассудками. Это слишком важное следствие, чтобы его испохабить.

— Да слушай, ты…

— Я не хочу, чтобы вы здесь оставались. Исчезните.

— Да ты не в своем…

— Кому здесь работать, а кому нет, определяю я. Приказываю ехать в отдел и доложить комиссару Рингмару. Он даст вам другое задание. Я ему позвоню.

Парни переглянулись. Что это еще за хлыщ?

— Что ты о себе дума… — начал было один, но второй взял его за плечо.

— Пошли, Гуссе. В отделе разберемся.

Винтер повернулся и ушел, на ходу набирая номер Рингмара.

— Эрик… ты не прав.

— Что сделано, то сделано. Направь двух других. Они здесь нужны.

Рингмар вздохнул.

— И что я скажу этим болванам, когда они объявятся?

— Дай им другое задание. Пусть допрашивают владельцев машин.

— Да… ладно. Это им подойдет… при условии, что среди автовладельцев не окажется какого-нибудь курда. Они на нем отыграются.

— Проследи, чтобы этого не случилось.

Он направился к подъезду, где жила Хелена Андерсен. Дети возились на площадках и старались перекричать друг друга. Температура ночью упала, и он застегнул молнию на кожаной куртке. Поправил волосы и зашел в магазин — в каких-нибудь ста метрах от конторы Карин Сольберг.

В нос сразу ударили запахи экзотических пряностей. Направо на полках теснились стеклянные банки с маринованными овощами, южноевропейские и азиатские консервы.

Над мясным прилавком висела табличка с непонятным словом «Халяль».[17]Прилавок был забит колбасами, бараньими лопатками, котлетами и даже желудками, а из угла на Винтера подозрительно уставились две овечьи головы. Он сразу вспомнил полицейских, которых только что спровадил.

В овощном отделе лежало как минимум десять видов паприки, мясистые помидоры, какие-то невиданные корнеплоды, большие пучки свежей киндзы и другая зелень. Выбор был гораздо интереснее, чем в любом центральном магазине. Даже, пожалуй, на рынке.

Покупала ли здесь что-нибудь Хелена? И вообще, ходят ли скандинавы в «Симмо»?

Он еще не видел список продуктов в ее холодильнике.

Кто-то из следователей сегодня же займется магазином. Он пошел к выходу. Хозяин приветливо кивнул ему вслед.

Контора Карин Сольберг была закрыта. Она взяла больничный лист, и он ее прекрасно понимал. К сожалению, у полицейских такой возможности нет — после тяжелого потрясения уйти на больничный. Самая естественная реакция. Свободен на остаток дня — и на том спасибо.

У них была только Ханне. Винтеру вдруг захотелось услышать ее голос.

Ханне Эстергорд совмещала обязанности пастора в Сконе с должностью целителя душ на полставки в полицейском управлении. Она разговаривала с мужчинами и женщинами, пережившими душевную травму, ставшими свидетелями жуткой сцены или ее последствий. Полицейские ничуть не менее ранимы, чем остальные люди, и для залечивания душевных ран требуется время. Если их вообще можно залечить… Иногда Винтеру казалось, что нельзя.

Ханне пыталась… да, лучше не скажешь, исцелить душу… Если не исцелить, то по крайней мере немного утешить. Да просто сказать какие-то слова, на которые они сами не способны. Час беседы, иногда полчаса… Винтер тоже с удовольствием с ней общался. Он был ничуть не более толстокож, чем все остальные.

Ханне объединила очередной отпуск еще с каким-то, учебным, что ли, и он не видел ее с весны. Летом он говорил с ней пару раз, но только по телефону. Однажды позвонила она, потом он. Сейчас ее замещал какой-то психотерапевт, но с ним он не встречался. Некоторые его хвалили. Но Винтер был уверен, что большинство дожидаются Ханне. Кое-как зализывают свои раны и ждут ее. «Могу себе представить, сколько бед на нее вывалят, когда она вернется, — подумал Винтер. — Одна сочувствующая на полставки и сотня нервных полицейских. Плюс комиссар, обреченный на ближайшие недели ожидать самого худшего…» Из головы не шла рыженькая, как ее называла Эстер Бергман. Йенни Андерсен. Он никак не мог избавиться от страха. Можно, конечно, спрятаться за банальными и нейтральными терминами вроде «подозрение на совершение насильственного преступления», но ведь не спрячешься… Формальное отношение к своему делу — всего лишь тонкий щит, за которым скрывается тревога. У врачей, наверное, так же.

Он стоял во дворе, глядя на дом. Скрытое наблюдение за квартирой, естественно, велось, но именно скрытое. Во всяком случае, так было задумано. Не привлекать внимания. Ее окно выглядело черным квадратом на темно-красной кладке стены. Неподвижные черные голуби на карнизе… словно сигнал, что жизнь там, за окном, остановилась навсегда. Странно, голуби собрались именно у ее окна. Отсюда, снизу, они походили на крыс с крыльями. Он замерз. Черная кожаная куртка грела неважно. Порыв ветра согнал голубей со стены, и они, захлопав крыльями, исчезли где-то на крыше.