Женщина со шрамом - Филлис Дороти Джеймс

Индивидуальный опрос не внес существенных изменений в показания, уже данные раньше. По правде говоря, Кимберли, несмотря на заверения Чандлера-Пауэлла, что она все сделала правильно, была явно расстроена и пыталась убедить себя, что — в конце-то концов — она ведь могла ошибиться. Оставшись в библиотеке наедине с Дэлглишем и Кейт, она все время украдкой поглядывала на дверь, будто надеясь увидеть мужа или страшась, что вот-вот появится мистер Чандлер-Пауэлл. Дэлглиш и Кейт были с ней предельно терпеливы. Когда ее спросили, была ли она уверена в тот момент, как услышала голоса, что это голоса сестры Холланд и мистера Чандлера-Пауэлла, она сморщила лицо, изображая напряженную сосредоточенность мысли:

— Я и правда подумала, что это мистер Чандлер-Пауэлл и сестра Холланд, но ведь я только так и могла подумать, правда ведь? Я хочу сказать, я не ожидала бы кого-то еще услышать. И голоса были на них похожи, а то почему бы я подумала, что это они, правда? Но я не могу вспомнить, что они говорили. Мне показалось, голоса так звучат, вроде они ссорятся. Я приоткрыла дверь гостиной совсем чуть-чуть, а их там не оказалось, так что, может, они в спальне были. Но конечно, они могли и в гостиной находиться, только я их не видела. И я слышала громкие голоса, но, может, они просто так разговаривали друг с другом. Было ведь очень поздно…

Ее голос замер. Кимберли, как и миссис Скеффингтон, если придется вызвать ее в качестве свидетеля обвинения, будет просто подарком для защиты. Когда ее спросили, что случилось дальше, она показала, что вернулась туда, где рядом с гостиной миссис Скеффингтон ее ждал Дин, и все ему рассказала.

— Что вы ему рассказали?

— Что мне показалось, будто я слышала, как сестра Холланд ссорилась с мистером Чандлером-Пауэллом.

— И поэтому вы ее не окликнули и не сказали ей, что отнесли чай миссис Скеффингтон?

— А это — как я говорила в библиотеке, сэр. Мы обе подумали, что сестре не понравится, если ее побеспокоят, и что на самом деле это не так важно, потому что миссис Скеффингтон ведь еще не оперировали. Во всяком случае, с миссис Скеффингтон все было в порядке. Она не просила позвать сестру, если бы та была ей нужна, она бы в звонок позвонила.

Показания Кимберли позже подтвердил и Дин. Если на то пошло, выглядел он еще более расстроенным, чем Кимберли. Он не заметил, был ли засов на двери, ведущей в липовую аллею, отодвинут, когда они с Кимберли несли поднос с чаем наверх, но ни минуты не сомневался, что засов был отодвинут, когда они возвращались. Он обратил на это внимание, когда шел мимо. Дин повторил, что не стал его задвигать, так как подумал, что кто-то, возможно, вышел на необычно позднюю прогулку, да и вообще это не входит в его обязанности. Они с Кимберли встали первыми в то утро и вдвоем выпили на кухне утренний чай. Это было в шесть часов. Потом он пошел взглянуть на дверь и увидел, что она не заперта на засов. Это показалось ему удивительным: в зимние месяцы мистер Чандлер-Пауэлл редко отпирает дверь раньше девяти утра. Он не сказал Кимберли о не запертой на засов двери, чтобы не волновать ее понапрасну. Сам он из-за этого не беспокоился, ведь на двери два сейфовых замка. Он не смог объяснить, почему не вернулся проверить оба замка, кроме как сказав, что не отвечает за проблемы безопасности.

Чандлер-Пауэлл оставался таким же спокойным, каким был в момент их приезда в Манор. Дэлглиша восхищал стоицизм, с каким этот человек теперь, по всей вероятности, размышлял о крахе своей клиники и о возможной утрате большей доли частной практики. Под конец опроса, проходившего в его кабинете и не принесшего ничего нового, Кейт спросила:

— Никто в Маноре, кроме мистера Бойтона, не был знаком с мисс Грэдвин до ее появления здесь. Но в определенном смысле она не единственная жертва. Ее смерть неминуемо скажется на успешной работе вашей клиники. Есть ли кто-то, кто мог быть заинтересован в том, чтобы повредить вам лично?

— Единственное, что я могу сказать, — ответил Чандлер-Пауэлл, — это — что я абсолютно доверяю каждому, кто здесь работает. И мне представляется чрезвычайно натянутым предположение, что Роду Грэдвин убили, чтобы создать затруднения мне. Это абсурд.

Дэлглиш сдержался и не ответил на его слова резкостью, которая напрашивалась сама собой: но ведь и гибель мисс Грэдвин — абсурд. Чандлер-Пауэлл подтвердил, что находился в квартире у сестры Холланд со времени чуть позже одиннадцати до часу ночи. Ни он, ни она не видели и не слышали ничего необычного. Существовали некоторые медицинские проблемы, которые он хотел обсудить с сестрой Холланд, но это конфиденциальные дела, не имеющие отношения к мисс Грэдвин. Его показания подтвердила сестра Холланд, и было вполне очевидно, что ни тот, ни другая не намерены в настоящее время сообщить ничего больше. Медицинская конфиденциальность была прекрасным предлогом для умолчаний, но предлогом уважительным.

Дэлглиш и Кейт опросили Уэстхоллов вместе, в их Каменном коттедже. Дэлглиш не увидел в них большого семейного сходства, а различия подчеркивались сравнением по-юношески приятной, хотя и вполне ординарной внешности Маркуса Уэстхолла и свойственным ему выражением беззащитности с сильной, коренастой фигурой и крупными чертами лица его сестры, изборожденного тревогами. Маркус говорил мало, подтвердив лишь, что обедал в Челси, в доме хирурга Мэтью Гринфилда, собиравшегося включить его в свою группу для работы в Африке, которая продлится год. Его пригласили остаться на ночь, и он предполагал на следующий день сделать кое-какие рождественские покупки, но его машина барахлила, и он решил, что будет разумнее уехать сразу после раннего обеда, в восемь пятнадцать, чтобы суметь утром отдать ее в местный гараж. Он этого так и не сделал, потому что убийство заставило выбросить из головы все остальное. Движение на дорогах не было трудным, но он ехал очень медленно, и было уже около половины первого, когда он вернулся домой. Он никого не видел на дороге, и в Маноре не было света. Каменный коттедж тоже был темным, и он подумал, что его сестра уже спит, но когда он парковал машину, в ее окне зажегся свет, так что он постучал к ней в дверь, заглянул и пожелал ей спокойной ночи, прежде чем уйти к себе в комнату. Сестра выглядела совершенно нормально, но была сонная и сказала, что поговорит с ним про званый обед и про планы поездки в Африку завтра утром. Это алиби будет трудно подвергнуть сомнению, если только Робин Бойтон, когда его станут опрашивать, не сообщит, что не слышал, как к соседнему дому подъехала машина, и не сможет подтвердить время. Машину можно проверить, но даже если бы она сейчас работала нормально, Маркус мог сказать, что его беспокоили какие-то шумы, и он решил, что не стоит подвергаться риску застрять в Лондоне.

Кэндаси Уэстхолл заявила, что ее действительно разбудила машина брата, с которым она немного поговорила, однако она не могла сказать точно, когда он вернулся, так как не посмотрела на прикроватные часы. Она тотчас же заснула. Дэлглишу было нетрудно вспомнить, что она сказала в конце опроса: его память обычно воспроизводила беседы почти буквально, для этого ему хватило одного взгляда в записную книжку.

«Вероятно, я — единственная среди обитателей Манора, кто открыто высказывал неприязнь к Роде Грэдвин. Я ясно дала понять мистеру Чандлеру-Пауэллу, что считаю нежелательным, чтобы журналистка с ее репутацией лечилась в Маноре. Люди, приезжающие сюда, рассчитывают не только на уединение, но и на абсолютную конфиденциальность. Женщины, подобные Грэдвин, всегда ищут сюжеты для статей, предпочтительно — скандальные, и у меня нет никаких сомнений, что она тем или иным способом использовала бы свой опыт и здесь, возможно, чтобы обличать частную медицину или пустую трату блестящих способностей хирурга на удовлетворение всего лишь косметических потребностей. У подобных женщин никакой опыт не залеживается зря. Вполне вероятно, что она надеялась окупить свои затраты на лечение. Сомневаюсь, что непоследовательность — ведь она сама оказалась здесь частной пациенткой — могла бы хоть сколько-то ее обеспокоить. Думаю, на меня повлияло отвращение ко многому, что публикуется в нашей массовой печати, и я перенесла это отвращение на Грэдвин. Тем не менее я ее не убивала и понятия не имею, кто это сделал. Вряд ли я стала бы так открыто высказывать свою неприязнь к ней, если бы замышляла убийство. Я не могу горевать о ней, и было бы смехотворно притворяться, что горюю. В конце концов, она была мне чужим человеком. Но я испытываю сильную неприязнь к убийце из-за того вреда, который он нанесет работе клиники. Полагаю, смерть Роды Грэдвин оправдывает мое предсказание. Для всех нас здесь, в Маноре, тот день, когда она приехала сюда в качестве пациентки, оказался несчастным днем».