Золотой истукан - Явдат Ильясов

«Видишь, что может сделать человек, — подумал Руслан уважительно. — А мы на Руси ждем дождей, молим о них богов, — и дохнем с голоду в засуху. Но, правду сказать, по нашим буграм да оврагам рек самодельных не проложить».

За рекою — бугристый пустырь в густых сухих бурьянах, на пустыре — приземистая круглая башня. В отличие от выцветшей охры городских глинобитных стен, освещенных солнцем, одинокая башня казалась черной, видно, потому, что стояла к нему теневой стороной. Над нею тучей носились птицы. Хотелось рассмотреть ее поближе.

«Живодерня, что ль, — подумал Руслан, учуяв тошнотворно-сладкий запах тления. — Э, куда меня занесло».

Но любопытство, будто за шиворот, потащило его через мост к загадочной башне.

— Не подходи! — услышал он чей-то испуганный голос.

Смотрит: под башней сидит средь желто-серых мохнатых кочек полуголый, в одних штанах, тощий, как смерть, старик. И кочки — не кочки, а огромные, чуть не с медведей, собаки. Экие псы! Загрызут, — что загрызут? — проглотят живьем. Но хоть бы ухом повел один из этих жирных, откормленных псов, — лежат себе, спят, ноздрей не дрогнут. Сам старик — весь иссохший, чем же он кормит такую ораву собак?

— Не подходи! Я нечистый, — снова крикнул старик. Но, заметив серьгу в Руслановой ухе, успокоился. — А-а. Хозяин прислал, — есть покойник? Старик встал ему навстречу, пригляделся к серьге — и вдруг замахал руками, завопил: — Не подходи! Уходи. Ты нечистый.

«Вот незадача — то он нечистый, то я» — усмехнулся Руслан. И спросил:

— Почему?

— Твой хозяин безбожник.

«И дался им всем мой хозяин! Видно, для очумелых этих людей самое страшное — знаться с безбожником».

— Хозяин, может, и безбожник, — я тут причем? — сказал Руслан примирительно. — Я человек богобоязненный.

— Верно, — сказал старик. — Я и не подумал, что так может быть. Но сейчас я тебя испытаю. Ел ты, как зверь, когда-нибудь, падаль?

— Что ты, бог с тобою!

— Не занимаешься ли мужеложеством?

— А это что такое? — разинул рот Руслан.

— И третий из трех самых страшных, неискупимых грехов, обрекающих человека на вечную погибель: не предавал ли ты своих умерших родичей огню?

— Нет, — солгал Руслан. С волками жить — по-волчьи выть.

— Ну, ладно. Коли так, можешь со мной разговаривать. Чего ты здесь ищешь?

— Вижу, башня, коршуны над нею. Хотелось поближе взглянуть.

— Это «кят», башня молчания. Здесь злые духи дэвы справляют бесовские игры. Будь ты правоверным маздеистом, ты не посмел бы приблизиться к проклятому этому месту.

— А ты маздеист?

— Да, слава светлому богу Ахура-Мазде.

— Зачем же ты здесь?

— Я из особого сословия. Здесь и жилье мое, — он кивнул на крохотные хижины, зарывшиеся в бурьян. — Здесь вся наша община. Мы приставлены к этой башне.

— А что в ней такое?

— Хочешь взглянуть? Разрешу — если дашь монету. Хорошо, что Сахр снабдил его утром серебряной монеткой, — Руслан, не жалея, вложил ее в жадную ладонь маздеиста.

— Мир извечно разделен надвое, — поучал маздеист, ведя Руслана наверх по ступенчатому откосу, примыкавшему к башне снаружи. — В царстве добра, света и правды властвует Ахура-Мазда, премудрый дух, в царстве зла и тьмы — дух лжи Анхро-Мана.

— Слышал я от манихея что-то похожее. Старик — строго:

— Манихеи половину своего учения украли у нас, половину — у христиан.

…Кто ведет чистую, праведную жизнь, после смерти взлетает в светлое место, в чертог Ахура-Мазды, в рай. Нечестивцы обречены томиться в аду, в черных владениях Анхро-Маны. В конце мира, когда явится спаситель Саошиант, родившийся от девы, души праведных людей воскреснут, а грешники вместе с самим Анхро-Маной будут окончательно уничтожены.

«Спаситель, родившийся от девы, — вспомнил смерд Киракосовы рассусоливания. — Видать, христиане взяли его для своей «единственно истинной веры взаймы у этих «чистых» маздеистов».

— Смерть — дело Анхро-Маны, — продолжал маздеист, присев на ступеньку, чтоб отдохнуть. — И самое ужасное, что может совершить человек — это осквернить чистые стихии, землю, воду и особенно огонь, прикосновением к ним гниющего человеческого трупа…

Ступенчатый откос привел к пролому на верхушке башни.

— Входи и не пугайся, если это тебе в новинку.

Руслан вошел — и чуть не наступил на уже очищенный от мяса, кожи и волос, но еще багровый от засохшей крови человеческий череп. Он пошатнулся от зловония. Мрачные полуголые люди из «особого сословия» прилежно соскабливали с костей тухлое мясо. Над другими трупами, растаскивая кривыми клювами гнилые внутренности, сноровисто трудились коршуны. Они работали бок о бок, люди и стервятники, и не мешали друг другу.

— Мясо с костей знатных усопших мы снимаем сами, — старец кивнул на сородичей. — С остальными справляются коршуны и собаки. Родичи покойных собирают чистые кости и хранят их в оссуариях в нишах внутри городской стены или в особых склепах — наусах за городской стеной.

На дне широкого колодца внутри башни, обгрызая кости, в груде полуочищенных остовов лениво копошились собаки. Вот отчего они такие жирные. Вот чем их кормит святой хранитель башни молчания…

— Ты больше сюда не приходи, — сказал Руслану маздеист, когда они слезли с башни. — И без того я осквернился, общаясь с тобою, иноверцем.

«Ишь, — вспылил Руслан, — сам-то — могильный червь вонючий, а туда же…»

— Посмотрел бы я, какую б ты песню запел, — зло отомстил он маздеисту на прощание, — если б узнал, что я тебя обманул. У нас, русичей, умерших жгут на костре.

Что тут сделалось! Маздеист с визгом упал на землю, стал кататься по ней, будто ему самому прижгли огнем одно место. Монетка, которую он получил от Руслана, выскользнула из-за пазухи. Старик, не боясь оскверниться, проворно схватил ее, спрятал вновь.

…Как Руслан минул мост, как нашел дорогу, как попал домой, он не знал. Уже дома, в тенистом дворе, его вырвало.

— Эй, парень! — со смехом крикнул Сахр. — Ты что, ячменной водки моей нахлебался?

— Тоже — богоискатель! — рассердился Сахр, когда Руслан, продолжая икать и сплевывать от омерзения, рассказал ему о своих сегодняшних приключениях. — Кой бес тебя к ним понес?

— Кого я искал? Манихей сам притащился сюда, навязался на мою шею.

— Да, вздохнул Сахр. — Людей издревле изводит зуд проповедничества, желание непременно облагодетельствовать ближних. И никто почему-то не задумается, а нужны ли ближним их навязчивые заботы. И вообще, нуждается ли еще кто-нибудь в этом благе, кроме них самих?

Если он, вероучитель-дурак, твердит, например, что земля держится на исполинских бычьих рогах, что она — плоская, как поднос, я ему должен верить? Планета не может быть плоской! Лоб — да. У некоторых умников, живущих на этой планете.