Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра - Теодор Далримпл

осведомлялась, соответствуют ли эти кадры тому, что мне тогда рассказал молодой человек.

Видео показывало, как он (уже после того, как я его обследовал) поднимается по стремянкам и подпоркам-лесам, чтобы красить стены домов и перекрывать крыши. Это явно не соответствовало его заявлениям, что малейшие усилия донельзя изматывают его. О чем я и написал компании в ответном письме.

Кроме того, я снова поговорил с врачом.

— Насколько я понимаю, вы намерены предъявить ему обвинение в мошенничестве, — предположил я.

— Нет, — возразил он. — Мы так никогда не поступаем.

— Почему же? — спросил я.

— Нашим клиентам это не понравилось бы.

— Честным бы понравилось.

— В общем, мы так не поступаем.

Отдельные случаи мошенничества не имели почти никакого значения для компании. Она просто перекладывала расходы на своих же клиентов (несомненно, не забывая и о своих комиссионных). Единственное ограничение на размах такого мошенничества накладывало существование конкурирующих страховых компаний — со своими схемами страховых выплат. В обстановке картельного сдерживания требовалась лишь определенная степень бдительности по отношению к мошенничеству, а не какие-то попытки подавить его или даже устрашить потенциальных жуликов.

Но и на этом дело не кончилось. К тому времени молодой человек успел хорошо изучить, что это такое — современные страховые компании.

Он знал, что ему не предъявят официального обвинения, но это было еще не все. Он знал, что у профессиональной ассоциации страхователей имеется особое правило, согласно которому заявитель может подать апелляцию, если его заявление не удовлетворили, причем на протяжении всего разбирательства компания обязана выплачивать ему тот страховой доход, который он получал бы, будь его заявление удовлетворено, — и так до тех пор, пока жалобу не разберут. Компания не может вернуть себе эти деньги, даже если жалоба признана необоснованной.

И вот этот молодой человек подал жалобу на мой отчет. Не на его содержание (которое, на первый взгляд, стало лишь подтверждением его права на получение страховых выплат), а на то, что я, видите ли, заставил его пятнадцать минут дожидаться в коридоре возле моего кабинета. Эта жалоба была, конечно, совершенно надуманной и сутяжнической, тем не менее молодой человек был практичен. Он знал, что страховая компания — гигантская бюрократическая машина (такая же, как правительственное ведомство) и что ее шестерни вращаются очень медленно. А значит, пройдет несколько месяцев, прежде чем по его жалобе будет принято решение: несколько месяцев, в течение которых ему будут платить точно так же, как если бы его заявление удовлетворили. В каком-то смысле это было замечательное проявление макиавеллизма в мелких масштабах.

Могла ли его награда стоить таких интриг?

Я подозреваю, что в подобных случаях главная часть вознаграждения — это не деньги. Для него важно было ощущение победы над миром, и если бы он мог добыть в десять раз больше денег, приложив такие же усилия и проявив такую же изобретательность, но честным путем, то отверг бы эту возможность. Есть удовольствие в том, чтобы получить вознаграждение, когда заслуживаешь наказания.

Любопытно, что впоследствии за получившими крупные суммы компенсации редко ведут наблюдение, чтобы выяснить, стали ли в результате их меньше беспокоить травмы. Человеческий мозг — довольно изощренный инструмент, и мошеннические намерения в нем могут с легкостью обратиться в истинные убеждения (и наоборот, возможны и любые промежуточные ситуации). Таким образом, травма не будет излечена, даже если ее происхождение чисто психологическое; в противном случае человек предстанет перед самим собой как мошенник.

А ведь даже в наш век обмана большинству людей не нравится считать себя обманщиками. Фальстаф, этот великий пророк, умел «извлекать пользу изо всего, даже из самой болезни», но он хорошо знал собственную натуру. Большинство людей, подающих заявки на страховые выплаты, маневрируют между мошенничеством и убежденностью в том, что их утверждение — правда, но они толком не достигают ни того, ни другого берега.

Наша новая юридическая доктрина, согласно которой психологические травмы и расстройства приравниваются к травмам физическим, разумеется, еще больше поощряет мошенничество, что приносит огромную выгоду юристам и психиатрам. Да, душевное и физическое тесно связано, поэтому травма, которая подкосит одного, покажется пустяком другому. Но хотя не всегда легко отыскать границы между душевным и физическим, это не значит, что не стоит и пытаться их найти.

Нет никаких причин, чтобы рассматривать травму шейного отдела позвоночника (состояние, которое в хронической форме существует лишь там, где компенсация за эту травму возможна и производится почти автоматически) и тетраплегию[43] как нечто в принципе схожее (это несколько оскорбительно для страдающих тетраплегией), хотя всем известно, что подавляющее большинство симптомов травмы шейного отдела позвоночника (когда их не симулируют) имеют психологическое происхождение.

Представляется, что психологические тесты часто заслоняют от судьи суть дела и он слишком им доверяет. Судьи иногда преклоняются перед ними, словно перед библейским золотым тельцом. Всякие графики и разговоры о стандартном отклонении завораживают их.

Помню дело человека семидесяти лет, которого обвиняли в преступлении на сексуальной почве, совершенном пятьюдесятью годами раньше (сейчас у таких преступлений нет срока давности — несомненно, из-за истерии в массмедиа). Защита заявила, что обвиняемый процессуально недееспособен, и представила отчеты психологов, дабы продемонстрировать, что он не способен делать то, что в действительности проделывал ежедневно.

Я возражал (безуспешно): если что-то происходит, значит, это возможно. Он жил нормальной (пусть и несколько ограниченной) жизнью, ходил в магазины, рассчитывал свой бюджет, гулял и т. д. Он знал, в чем его обвиняют, и дал совершенно логичные инструкции своим адвокатам. И тем не менее судья предпочел довериться графикам и статистическим выкладкам, вроде бы показывавшим, что он не мог ничего этого делать. Я посчитал, что это весьма сомнительное и даже бесчестное умозаключение, но все же испытал на сей счет некоторую парадоксальную радость.

Доктрина, согласно которой психологическое или душевное нельзя отличить от физического, вероятно, имеет в своей основе некий грубый и редукционистский материализм[44] (причем материализм в философском, а не в экономическом смысле, хотя здесь они, возможно, до какой-то степени смыкаются). Никто не может жить или ощущать жизнь, следуя этой философии, но ее можно при случае использовать в попытке добиться каких-нибудь преимуществ: скажем, отпущения вины. Вообще же эта доктрина катастрофична для всех, она сама по себе часто становится причиной инвалидности и несчастий, но все это лишь до тех пор, пока за веру в нее дают вознаграждение.

Простое предупреждение

Возможно, из моих рассказов складывается впечатление, что я терпеть не могу адвокатов и считаю их всех жуликами. На самом деле это вовсе не так. У меня часто вызывали