Коридор затмений - Татьяна Юрьевна Степанова

врачи потом объявили — редчайший феномен. Натальное прорезывание зубов еще в утробе. Он и меня после за грудь кусал… я только не понимала. Думала — ну такой… активный пацан, хватает зубами соски… От меня же Малявина скрыла страшную правду.

— Что еще вам рассказала акушерка Малявина про Адама? — Гущин терпеливо задал новый вопрос.

— Когда она забрала его в процедурную, чтобы взять анализ крови из пятки, она мне сказала — скрининг на наследственные заболевания, его всем новорожденным делают… Обычная процедура… Лишь только она его уколола, лишь только причинила боль, как и случилась та жуткая метаморфоза с ним.

— Какая метаморфоза, Ева? — Гущин глядел в ее сверкающие глаза, на ее разрумянившиеся щеки, на раздувающиеся ноздри, пот, что выступил на ее лбу, — Ева воодушевилась…

«Синдром Капгра… — Клавдий Мамонтов с содроганием подумал, — так вот он какой в реальности… Психоз… Но как быть тогда с чертовой акушеркой?!»

— Он изменился. Показал на краткий миг свое истинное лицо… сбросил личину человеческого ребенка, которой воспользовался, чтобы ему помогли родиться, не задушили его сразу, как только он выползет из моей… — Ева употребила грубое матерное слово вместо «утробы».

— Акушерка сообщила вам, на кого именно он стал похож? — невозмутимо спросил полковник Гущин.

— На того. Кто не из нашего мира. На беса.

— Она описала вам конкретные детали?

Ева глянула на него искоса.

«Эдемский червячок… — пронеслось в голове Клавдия Мамонтова. — Имя, данное парализованным сектантом ребенку Евы».

— Малявина мне призналась — она чуть не упала от страха: он был ужасен, отвратителен… Но затем все изменилось. И перед ней вновь был младенец. Она уронила шприц на пол. И закричала на все родильное отделение. Прибежали медсестры, но она не решилась им рассказать — а то ведь примут за сумасшедшую и уволят. Она солгала медсестрам, что нечаянно сама укололась шприцем очень больно.

— И что произошло дальше, Ева? — Гущин продолжал спокойно задавать ей вопросы.

— Через несколько дней меня перевели из реанимации в палату и разрешили моей матери забрать ребенка. А через день мать и меня забрала из Воскресенской горбольницы и отвезла в Москву, показала знакомым врачам. У нее были обширные связи, как у директора известной гимназии.

— Как долго вы лично растили Адама?

— До года. Затем я восстановилась в вузе. И мать сняла мне однокомнатную квартиру рядом с институтом. Я переехала туда, училась прилежно. Взялась за ум.

— Адам остался с бабушкой?

— Мать мне его не отдала. Она сама так решила. Объявила — тебе надо разобраться сначала с самой собой и найти новые маяки в жизни. Тебе надо начать все с чистого листа. Мать наняла няньку… И сама занималась им… выродком…

Голос Евы звучал вполне обычно, словно и не она минуту назад вещала с перекошенным гримасой лицом о невероятных событиях в роддоме, о которых она знала со слов акушерки.

— Я так понял, что спустя пятнадцать лет вы как-то снова пересеклись с Надеждой Малявиной? Я прав? — спросил полковник Гущин. — Она сама вас разыскала?

— Нет. Это я ее нашла.

— После ночного случая с броском совка и жабами?

— Не сразу, мне потребовалось время ее разыскать.

— Вы ездили в Воскресенск, в роддом? — уточнил Гущин.

— Я сама не ездила. Я обратилась к услугам частного детектива, и он мне разыскал акушерку, принимавшую у меня роды пятнадцать лет назад. Я ведь даже имени ее не знала все эти годы. А детектив ее нашел.

— К какому детективу вы обратились, у вас сохранились его контакты?

— Я не помню телефоны, в памяти не могу удержать, — Ева поднесла руку ко лбу. — У меня с памятью сейчас не очень. А бумажку я потеряла… Да вы спросите Васю, он вам все и расскажет толком.

— Василий? Сын вашего мужа?

— Спросите его. Я ему рассказала про свои роды и про то, как отродье меня уже тогда пыталось прикончить. Умоляла его помочь мне, защитить меня… Он мне не поверил: «Надо узнать, что тогда с тобой случилось, Ева… Может, кто-то из врачей помнит?» Пытался отбояриться. Но я умоляла его найти мне тех врачей в роддоме, а он сказал: «Это сложная и кропотливая работа для детектива». Дал мне несколько телефонов агентств, и я позвонила по какому-то. Договорилась с детективом. Его звали Андрей Григорьевич — солидный такой по голосу… в возрасте. Он разыскал Малявину и продиктовал мне ее телефон.

— Вы созвонились с ней?

— Я ей позвонила, и мы встретились.

— Где?

— Здесь. Она приехала из Воскресенска на электричке. Потом автобусом до Бронниц.

— Она просила у вас деньги за сведения?

— Нет. Она меня сразу вспомнила, как только я объявила — я та самая, которая умерла при родах… клиническая смерть.

— А детективу вы как заплатили?

— Перевела деньги на его номер через мобильное приложение банка. Да там немного, он и взял с меня всего двадцать тысяч.

Клавдий Мамонтов и Макар слушали ее молча. Все бытовые подробности Ева излагала вполне спокойно, даже деловито.

— Телефон акушерки у вас сохранился? — спросил Гущин.

Ева из кармана комбинезона достала мобильный и продиктовала ему, он вбил его в «контакты».

— Я вам рассказала все, что вы хотели узнать? — Она словно изучала их реакцию. — Ааааа, замечаю, вновь взгляды ваши полны скептицизма. Ну, вы сами можете поговорить с акушеркой Малявиной.

— Она до сих пор работает в роддоме? — уточнил полковник Гущин.

— Ага, сами к ней поезжайте и расспросите ее обо мне. И обещайте мне одну вещь.

— Какую? — Гущин глядел ей в глаза.

— Когда акушерка подтвердит вам мои слова, что я не сумасшедшая дура и не лгунья, вы… у вас же есть пистолет, полковник? — Ева снова коснулась Гущина — легко, почти игриво, почти кокетливо кончиками пальцев дотронулась до его груди в области сердца. — Как в боевиках показывают — кобура под мышкой под пиджаком и в ней пушка полицейская… Ствол… Вы обнажите свой ствол… свое оружие и пристрелите отродье как бешеную собаку!

— Ева!!

Теперь Гущин от нее резко отстранился. А она расхохоталась хрипло, зло, отчаянно, горько.

— Обнажи мой ствол, сучка сладкая… Так когда-то шептал мне Адам…

— Ваш сын?! — потрясенный Макар не понял.

Она снова хрипло расхохоталась.

— Дурак, ты, Чайльд Гарольд… Сто раз твердила тебе, идиоту, что не сын он мне никакой… И то не его слова, а ДРУГОГО… Знаешь, бывали ночи в подвале на ГЭС, темные, безумные, очень страшные… когда мы специально не зажигали свет… И ждали… Мы ждали в страхе и трепете… А потом ощущали присутствие… ИХ ПРИСУТСТВИЕ… В их истинном обличье, скрытое от нас кромешной