Белые медведи - Анатолий Крысов

- Ты делаешь значительные успехи, дорогой. Тебя ждет огромное будущее!

Именно это я сейчас и желал услышать…

…вспышка…

…перед зеркалом я стою, стараясь не упустить всю торжественность момента. Только что я расписал стены квартиры нужными словами, а теперь собираюсь поставить самую жирную точку на собственной груди. Де Ниро вовсю подбадривает меня, сообщая, что больно быть не должно, ведь все сотворенное во имя искусства имеет, в некотором роде, и анестетический характер. Якобы искусство - это боль, но еще и наслаждение, поэтому выходит такая логическая несуразица: боль = искусство = наслаждение. То есть полученная ради искусства боль станет наслаждением, но наслаждение не может быть болью, поэтому я ничего и не почувствую, нанося порезы на свое тело.

Де Ниро в воздухе чертит указательным пальцем, каким образом должны расположиться буквы, но я делаю все по-своему, такой уж человек. Вдруг рука соскальзывает, и третья литера выходит немного небрежной. Это вызывает у Де Ниро короткую вспышку негодования, сопровождающуюся резкими высказываниями в адрес моих художественных талантов.

- Спокойствие, - отвечаю я и дальше: все будет хорошо. Я знаю законы живописи, поэтому буду свято их отрицать, разрушая. Ибо только так зарождается что-то новое. Сожжем и из пепла восстанем.

Это высказывание приходится по душе напарнику, и он благосклонно кивает головой, говоря, что будет, то, мол, будет. Ведь настоящий творец не замыкается на правилах, для него нет понятий дозволенного и недозволенного, черт возьми. Я ведаю Де Ниро об этой идее, а он в ответ, немного помолчав, говорит, что не совсем согласен.

- Понятия эти есть или, по крайней мере, должны быть. Иначе как их нарушать, да?

И так мы проводим всю оставшуюся ночь в разговорах о прекрасном…

…вспышка…

…тот корабль, что мы считали ковчегом, оказался на поверку Титаником, и теперь мы тонем. Промокшая до корней белоснежная шерсть, которая когда-то спасала нас от лютых морозов, тянет на дно, но мы хватаемся за последнюю надежду в виде досок, спасательных жилетов, разломанных столов и стульев из ресторана с первой палубы, пробитых инструментов симфонического оркестра, который до последнего играл на носу корабля. Этих вещей так много, что окружающий океан кажется жидким пространством сломанных предметов. В происходящем определенно есть некий метафизический смысл, думаю я, когда понимаю, что спасательный жилет никак не налезет на большое тело белого медведя. Странно, но ведь мы должны чувствовать себя в воде, как дома, только я почему-то начинаю захлебываться и вижу вдалеке на звездном небе слайд-шоу, где основой для сюжета является моя жизнь.

Я верю, что у нас получится выплыть. Иначе к чему тогда вообще весь этот спектакль?

А Бельмондо затягивает одну из песен Ива Монтана…

…вспышка…

…эх, Никифорыч, какая же мягкая у тебя оказалась голова! Она так легко поддалась атаке обычной стеклянной пепельницы, что мне даже стало как-то неудобно. Ты ведь всегда был таким стойким и сильным, а сейчас лежишь тут, хватая ртом последний воздух, отведенный тебе на этом свете. Прими смерть в качестве подарка на прошедший день рождения, да не брыкайся особо. Хозяином сегодня буду я, и точка.

Я не собираюсь декорировать ни квартиру Никифорыча, ни его самого. К чему? Ведь ты, мой верный друг, был одним из самых лучших, поэтому заслужил лишь несколько тяжелых ударов в височную и затылочную области. Ты кажешься мне этаким участником поневоле, так что уплывай по черной реке спокойным, невинным. Я тебя спас…

…вспышка…

…системный администратор с нескрываемым интересом наблюдает за тем, как я испуганно озираюсь по сторонам, вцепившись пальцами в волосы. Он наверняка не видит Бельмондо, который всячески старается меня подбодрить, внушая:

- Саша, так должно быть. Мы на финишной прямой. Осталось совсем чуток, и все прекратится.

Но мне не дает покоя миллион карликов, заполнивших главный зал компьютерного клуба. Они все столпились плечом к плечу и тычут в меня своими маленькими пальцами. Но хуже всего их громкий смех, который отбойным молотком бьет мне по черепу изнутри. Я готов кричать от бессилия, хватаюсь за рукоятку пистолета, торчащего у меня из-за пояса.

Бельмондо говорит:

- Ни в коем случае! - хватает меня за руку и объясняет: только не сейчас. Сделай это, когда останешься один.

Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Всем было бы удобнее, если бы я пустил пулю себе в висок, но никто не знает Александра Долохова. Им невдомек, на что я действительно способен. Лишь эта мысль и тешит этого психа, выбегающего из компьютерного клуба. В моей голове только что возник план, согласно которому мне все-таки удастся избежать самого страшного исхода, смерти.

Никифорыч всегда удивлял меня тем, что, имея очень приличный достаток, вел весьма аскетичный образ жизни. В то время как мы скупали квартиры и строили особняки, он жил в маленькой двухкомнатной квартирке на окраине города и никогда не позволял себе лишнюю роскошь. Думаю, это было вызвано не прагматизмом, а скорее уникальной самодостаточностью этого человека. Ему хватало себя здорового да минимальной жилплощади, где все было устроено в рамках только его представлений о комфорте.

Я опять еду на попутке, только теперь это любительское такси. Многие владельцы автомобилей в наши дни стараются подзаработать при помощи частного извоза. Нас в машине много: я, Бельмондо, Де Ниро, Сальма Хайек - но водитель видит только меня. Думаю, поэтому он с некоторой опаской наблюдает за тем, как я прошу ребят не мешать мне думать.

Де Ниро напоминает:

- Все имеет свой логический конец, а от того, что ты сейчас собираешься сделать, ничего не изменится. Ты есть ты, любые попытки что-либо исправить обречены на провал.

Сальма Хайек вторит ему:

- Сашенька, только не делай глупостей. Ты ведь сам стал идейным вдохновителем этой заварушки, так что имей мужество сыграть коду. Хочешь, я превращусь в твою сестру?

Мой ответ отрицательный. Тогда Де Ниро говорит:

- Мы - это звенья одной глобальной цепи. Ты исходишь из меня, я исхожу из Бельмондо, а он, в свою очередь, исходит из Сальмы, которая является продолжением тебя самого. Ты это понимаешь?

Я возражаю, что уже ничего не понимаю, хотя это неправда. Теперь в разговор вступает Бельмондо:

- Помнишь, когда мы сидели у продуктового магазина?

Киваю.

- Ты тогда еще говорил о спасении души…

- Об этом говорил ты, - отвечаю я, а водитель спрашивает, что я имею в виду. Приходится отмахнуться, что это я сам с собой разговариваю. Ведь такое бывает, да?

- Если считать, что мы - одно целое, то тогда это мог говорить любой, но, на самом деле, говорили все, - продолжает Бельмондо, потом добавляет: принимаем это за аксиому и движемся дальше.