Боевой друг. Дай лапу мне! - Александр Тамоников

Раненых туземцев бойцы положили в отдельный отсек, Кундера завели в подсобку, иногда выполняющую роль своеобразной гауптвахты. Всех их охраняли солдаты взвода Дюмаса, выведенного из подчинения начальника охраны.

У входа Венсе столкнулся с ним и сказал:

— Поздравляю, лейтенант.

— С чем, господин подполковник?

— Теперь ты наверняка продвинешься по службе, получишь очередное звание, премию от ООН.

— А вы?

— А мне пора на пенсию. Удачи тебе, Лео.

— Я бы сказал вам спасибо, если бы услышал в ваших словах хоть ноту искренности.

— Между тем я искренне желаю тебе удачи. — Венсе развернулся и направился прочь.

Группа старшего лейтенанта Галдина выстроилась на площадке перед вышкой, возле которой собрались члены жюри. Напротив своей полосы стояла команда Великобритании, у членов которой было далеко не радушное настроение. На этот раз с ними не было робота, только миноискатели и сканеры.

Ровно в 7.40 перед строем встал комиссар Канте. Он сухо огласил правила проведения второго этапа, на котором командам предстояло работать на участке «В», в так называемых условиях населенного пункта.

Комиссар заметил, что руководитель британской команды полковник Хукес смотрел на происходящее как-то безразлично. Это весьма смахивало на признание собственной слабости. Но состязания не заканчивались. Впереди был еще и третий этап — работа в условиях влажного леса. Рановато признавать поражение, имея солидное преимущество.

Канте объявил, что британская команда может выйти на рубеж старта второго этапа. Члены жюри заняли места на наблюдательной вышке. Киган Мала, Ван Сун и Ян Доучек прошли на линию, разделяющую участок «В» на две полосы.

Британцы вышли на рубеж.

В 8.00 в небо взлетела ракета. На табло начался отсчет времени. Пока еще только на правой стороне.

Британцы тут же скрылись в строениях, возведенных специально для проведения состязаний. Им, как и прежде, предстояло обнаружить и обезвредить двадцать четыре мины, четыре из которых с сюрпризами.

Российские саперы в напряжении переминались на площадке. Собаки чувствовали это и вели себя беспокойно. Офицеры успокаивали их.

В 8.28, по истечении преимущества британцев, Канте отдал команду на старт и российским саперам.

Старший лейтенант Галдин с псом Султаном, старший лейтенант Липин с Туманом и прапорщик Майсак с Тучей двинулись в лабиринты строений.

Серданов подготовил радиостанцию для связи с саперами. К нему подошел Холин.

— Где Пахом и Лоб? — спросил полковник.

— В медицинском отсеке.

— Понятно.

Объяснения не требовались. Состязания для основной группы закончились. Они сделали все, что могли, дабы новая команда продолжила их. Теперь офицеров больше волновала судьба их питомцев.

Тем временем капитан Бережная осмотрела отравленных собак, задала несколько вопросов Чуйко, потом взяла кровь у собак. Они не сопротивлялись. Бережная с колбами отправилась в лабораторию.

Старший лейтенант Снегирев, обросший щетиной, в порванной одежде, с забинтованной рукой подошел к своему другу, который лежал на столе. Барон поднял морду, увидел Снегирева и склонил голову вбок. Он словно задавал вопрос, мол, что случилось? Пес потянулся к раненой руке, принюхался, взглянул в воспаленные глаза старшего лейтенанта и заскулил.

— Видишь, мне тоже досталось, Барончик. — Снегирев присел на стул, положил раненую руку рядом с псом.

Тот лизнул бинты.

— Барончик! Сам сильно болен, а меня жалеешь.

Пес повернул голову так, чтобы видеть глаза хозяина.

— Да, вот так поступили с нами плохие люди, Барон. Но ничего. Мы еще покажем, на что способны, да? А помнишь, Барон, как ты рвал шнурки ботинок?

Уши пса напряглись. Он слушал хозяина.

Старший лейтенант достал из кармана шнурок от ботинка, специально прихваченный с собой, показал Барону.

Пес издал что-то смахивающее на рычание.

— Ты смотри, не забыл. И чего тебя так раздражают шнурки?

Барон отвернулся и оставался в таком положении, пока Снегирев не убрал шнурок.

— Надо же. Память у вас, собак, куда крепче, чем у людей.

Он улыбнулся, вспомнив, с чего началась эта история со шнурками. Барон был щенком и только начал выходить из вольера на самостоятельные прогулки. Он сразу признал Снегирева хозяином, двинулся к его ногам и вдруг зарычал.

Ни Снегирев, тогда еще лейтенант, ни начальник кинологического центра не поняли причину агрессии щенка. Тот бросился на берцы хозяина, захватил шнурок и начал яростно мотать головой, рвать его. Пес быстро управился с ним и тут же принялся за второй. Снегирев и опомниться не успел, как оказался в ботинках без шнурков. Щенок, весьма довольный собой, вильнул хвостом и прижался к его ногам.

— Вы что-нибудь поняли? — спросил лейтенант у майора.

— Только то, что этот парень совершенно не переносит шнурки.

— С чего бы?

— А ты спроси у него, — заявил начальник и ушел, оставив Снегирева выяснять отношения с Бароном.

С тех пор старшему лейтенанту, привыкшему к берцам, пришлось переходить на сапоги или другую обувь без шнурков. Иногда он забывался, и тогда Барон рвал шнурки в хлам. Интересно, что его неприязнь к ним прослеживалась только в отношении обуви Снегирева. На берцы других офицеров Барон не обращал совершенно никакого внимания.

— Наверное, я никогда не узнаю, откуда у тебя взялась неприязнь к моим шнуркам, — заявил офицер.

Барон услышал в голосе хозяина упрек и виновато посмотрел на него.

— Ну и ладно, Барончик. А как твоя Вьюга?

Пес повернул голову к подруге, лежавшей на соседнем столике. Она тоже посмотрела на Барона.

— Ясно. Скоро ждать щенков. — Он повернулся к Чуйко и спросил: — Что Бережная говорит, Дима?

— Сейчас она молчит. Анализами занимается. Это тебе не мину снять и не кусты срубить.

— В следующий раз, когда на боевые пойдем, я добьюсь у начальства, чтобы тебя, такого умного, отправили вместе с нами. Не в тылу отсиживаться, а быть рядом при разминировании или расчищать проходы в лесу.

— У каждого своя работа. Ты лучше скажи, как рука.

— Нормально рука.

— А то, может, надо что?

— Поди узнай, как там у Бережной.

— Сеня, она прекрасно знает, что надо делать.

— Тогда выясни, как второй этап идет.

— Бережная мне приказала находиться при собаках.

Снегирев повернулся к Лобачеву: