А жизнь так коротка! - Владимир Колычев

Хирург и медсестра были на месте. Прикованы к батарее.

– Все в порядке, – пошевелил губами Бес.

В руке он сжимал пистолет. Хорошо, что он ему не понадобился.

– А как у вас?

– Все путем, – криво усмехнулся Мизинец, развязывая медсестру. – Всем амба: и Будильнику, и Коту, и Супцу, и Карлу, и Ржаному... Царствие им небесное...

Он не стал вдаваться в подробности относительно «звеньевого». Ни к чему это было. Перед смертью все равны...

– А Бобер?

– Бобер тоже... Его еще ночью вальнули... Не знал ты, Бес, а теперь знай...

Голос Мизинца наполнился гремучей тоской. Он расклеивался на глазах.

– Катюха, – сказал медсестре Леон, – иди, «бригадиру» плохо...

Он взял ее за руку и провел в комнату, где лежал Вагонетка. Следом зашел хирург.

– Что с ним? – деловито спросил он, присаживаясь на край дивана.

Профессиональным движением взял его за руку, нащупал пульс.

– Из гранатомета долбанули, контузия... – объяснил Мизинец.

Голос его звучал бесцветно.

– Доктор, приведи его в порядок... – сказал Леон. – Тебе заплатят. Тебе хорошо заплатят...

– Зачем мне деньги? Вы же все равно нас убьете...

Он даже не удостоил его взглядом. Но Леон не обиделся.

– Нет... Вас не убьют... Это я вам обещаю...

И, не ожидая реакции на его заверения, он вышел из комнаты. Закрыл на все замки входную дверь, спрятал ключи – при всем желании пленникам не убежать. Разве что замки взломают. Но у них кишка тонка.

Холодильник на кухне был полон. Заранее хату харчами затарили. Девять человек неделю могли здесь жить. Но за сутки только трое осталось. Леон, Мизинец да Бес. На «лепил» не рассчитывали – их в расход пустить собирались. На Вагонетку постольку-поскольку – он наездами должен был здесь появляться. Но вот застрял...

– Помянуть пацанов надо, – сказал Леон.

Вместе с Мизинцем они уже накрыли на стол. И Беса накормили. И про пленников не забыли. Вагонетка пока был без сознания. Не волнуйтесь, успокоил их врач, будет ваш старшой жить – ему лишь отлежаться надо пару-тройку деньков. Да Леон и не волновался. Ему было как-то все равно. Он устал. Устал больше душой, чем телом.

И Мизинец захандрил. Глаза в одну точку устремлены, тоска в них гремучая...

– Помянем, – меланхолично кивнул он.

На столе бутылка «Абсолюта», колбаса крупно порезана, хлеб, банка с солеными огурцами вскрыта – и все, больше ничего. Ни тому ни другому не хотелось пиршества. Выпить – да, а закусить хотя бы хлебными крошками...

Бобер, Кот, Супец, Ржаной, Карл, Будильник... Козлом их «звеньевой» был, но сейчас об этом не вспоминали. Не было на него злости. Ни на кого они не злились. Только на самих себя...

Бутылка опустела. И все молчали. Когда ополовинили вторую, Мизинца прорвало:

– Не думал я, что так все будет. Не думал... – Его взгляд был устремлен в пустоту. – Я на зону ведь по глупости попал. Уже после армейки мотоцикл у пацана одного одолжил. Два года получил. За «колючкой», сам знаешь, зверем нужно быть, если человеком хочешь остаться...

Может, он и преувеличивал. Но Леон молча с ним согласился.

– Пацан я крепкий, сам видишь. Железо все два года тягал, качался. И ржавым никогда не был. Вот Алыча меня и взял к себе. Думал, все нормально будет. «Бабки» с бизнесменов буду собирать, по ресторанам с девками гулять. Ну и застрелить, если надо будет, кого-то придется... А вышло...

Мизинец пьяно махнул рукой и снова потянулся к бутылке. Выпили, кинули в рот по кусочку колбасы с огурчиком.

– Одного убил, второго, третьего... Да сколько ж можно?.. – Мизинец говорил на нормальном языке. Бандитский сленг куда-то исчез. – Но несло... На Снежное озеро поехали, а там... Трупы, трупы, трупы... Не могу больше...

– Зовут-то тебя как? – Леон с удивлением обнаружил, что не знает его имени.

Все клички да клички. Будто собаки они, а не люди... Это же ненормально...

– Витей меня родители назвали, – кисло улыбнулся Мизинец. – Только они меня так и зовут...

– Да, дела, совсем мы с тобой опустились...

Леон понимал его. Они оба нормальные люди. С детства их учили делать добро и бороться со злом. Леону хотелось стать и летчиком, и космонавтом, и моряком, но никак не бандитом. Вите наверняка тоже. Но судьба обманула их. Поставила на черную тропу. И они, как зомби, пошли по ней. С вытянутыми руками и выпученными глазами. В каждой руке по пистолету, в глазах – перекрестье прицела... В дерьме они по самые уши. А сверху на них капает кровавый дождь...

– Опустились, – горько вздохнул Мизинец. – И не подняться нам...

– Кто тебе такое сказал? – возразил Леон.

– Сам знаю...

– Да глупости...

Ему хотелось спорить с ним. Но вдруг он понял, что Мизинец прав.

Они могут бросить свое кровавое ремесло. А что дальше? Им придется скрываться от Графа – отступников не прощают. Их будут искать. И не братва, а менты. Ведь их руки по локоть в крови. Только скажи Граф «уголовке» «фас», и на них устроят травлю. Их прищучат. Только до суда дело не дойдет – понятно, по какой причине... А если им все же суждено будет уйти и от братвы, и от ментов, вся их жизнь превратится в борьбу за существование. На нелегальном положении жизнь сладкой не бывает.

Если они останутся, то выйдут из воды сухими. И дальше будут убивать. За это им будут платить хорошие деньги, обеспечивать прикрытие. Они уже сейчас на отличном счету – их может ожидать повышение. «Звено» под начало дадут, а может, и «бригаду». Война не будет длиться вечно. Когда-нибудь наступят спокойные времена. И кровь будет литься мелкими струйками, а не реками. И, возможно, сами они уже не будут жать на спусковые крючки. Для этого есть другие...

А потом Наташа... Несмотря ни на что, Леон по-прежнему любил ее. События последних дней затуманили ее образ – она как бы отдалилась. Но сейчас все встало на свои места. Он не может без нее. И он должен бороться за свое счастье...

На пару с Мизинцем они опустошили два литра водки. Надрались, что называется, до чертиков. Леон не помнил, как добрался до постели. И мгновенно заснул...

Тюремный врач констатировал смерть трех подследственных. Суицид, самоубийство. Не выдержали нервы у бедняг, повесились на полотенцах... Все девять заключенных, содержащихся в камере, дружно подтвердили, что их всех разбудили предсмертные хрипы самоубийц. Все трое уже стояли на пороге смерти, им уже ничем нельзя было помочь...

В то же утро из других камер вынесли трупы еще шестнадцати подследственных. Пятеро из них перерезали себе вены, четверо свернули шеи, случайно свалившись с коек, все остальные повесились на полотенцах. Двенадцать суицидов и четыре несчастных случая. И, конечно же, не нашлось свидетелей, которые могли бы дать показания хотя бы по одному факту насильственной смерти...