Медленный скорый поезд - Сергей Абрамов

— Ага, — счастливым голосом сказала Марина, — ну вы и понтярщик…

Какое, однако, слово хорошее знала!

— Тем и живем, — сказал Пастух. — Выбрали?

— Вон тот красненький с желтеньким. — Марина ткнула пальцем в пространство, но Пастух успел увидеть, куда она ткнула. Там и впрямь стоял красненький с желтеньким вертолетик. Камовский. Двести двадцать шестой. Хороший агрегат! Восемь пассажиров и — куда угодно. Пока топлива хватит.

Они пошли вдоль железной стены к внутренней пристройке в углу ангара, где, очевидно, располагался офис вертолетчиков. Перед входом в него стояла нормальная садовая скамейка. На пятерых.

— Марина, посидите здесь, а? Я быстро.

Она не спорила. Она легко пережила свое изъятие из поезда, легко переживала и предстоящее. Села на скамейку, стала смотреть на вертолеты.

А Пастух вошел в железную пристройку и попал в обычную приемную обычного офиса, где за деревянным барьерчиком сидели две девицы, оформлявшие, видимо, то ли авиабилеты из Владимира до Москвы, то ли аренду вертолетов для любителей вполне экстремального воздушного спорта. За тем же барьерчиком сидели еще и два бездельных мужика в синих комбезах и играли в шахматы. Не иначе — пилоты.

Никто из забарьерщиков и головы даже не поднял, когда Пастух появился.

— Алё, — сказал Пастух. — Есть кто живой по-настоящему?

Тут уж головы подняли все.

— Вам полетать или покататься? — спросила одна из девиц.

— Есть какая-то разница? — не понял Пастух.

— Конечно, — сказала девица. — Полетать — это порулить самому, а покататься — это с пилотом.

— Тогда нам покататься, но целенаправленно, — сказал Пастух. — Нам в Столицу надо. Слышал, ваши туда летают.

— А то, — сказала гордо девица. — В любое время дня. Час полета. А на поезде — три часа. Впечатляет?

— Очень, — сказал Пастух. — Оформите нас на ближайший рейс.

— На ближайший… — протянула. Обернулась на двух мужиков в синих комбинезонах, игравших в нарды. — Коля, у нас тут двое до Столицы. Собирай манатки.

Коля неохотно поднялся со стула, подошел, посмотрел на пассажиров, проникся, видимо. Сказал:

— Вы знаете, что мы в саму Столицу не летаем? Не положено. Мы обычно приземляемся в Жуковском, у нашей компании с ихними договор. Но там всего двадцать два километра до Столицы, таксишников в Жуковском полно.

— Годится, — сказал Пастух. — А какой у нас борт?

— Вон он. Камовский. Двадцать шестой…

А девица потребовала:

— Ваш паспорт, пожалуйста.

— А паспорт-то зачем?

— Всяко бывает… — туманно сказала девица, — авиация ведь…

Пастух протянул ей свой паспорт и Маринин, заграничный, который он у нее еще в поезде забрал для порядка. Она не сопротивлялась.

Билеты выписали быстро.

— Счастливого полета, — традиционно сказала девица.

Молчаливый пилот по имени Витя отвез их к вертолету на махонькой открытой машинке на электрическом ходу. Первым в кабину вертолета забрался, усадил пассажиров, сказал:

— Вот шкафчик. Там посуда, салфетки, а еще конфеты и печенье. А в холодильничке минеральная вода. Угощайтесь, чувствуйте себя как дома. Пристегнитесь…

Сам сел на место пилота, пощелкал тумблерами на панели, завел движок, погонял его малость, винт крутился по максимуму, можно было стартовать.

Что и сделали легко и красиво.

Марина выглядела так, будто у нее как раз случился день рождения и ей подарили на него нечто офигительное, такое, чего ни у кого нет, не было и не будет никогда. В ней жили одновременно ребенок и ученая дама, немало пожившая, насмотревшаяся за жизнь всякого-разного, да вот только детства у нее толком не получилось, война его отобрала. Ну и пусть нынче наверстывает без зазрения. А Пастух тому поспособствует.

Как и в прошлый, первый свой полет, она уткнулась в стекло и смотрела вниз. А Пастух, довольный, сидел в казенном креслице и думал о том, что жизнь разноцветна и взбалмошна по характеру своему и жить в ней поэтому всегда любопытно. Ну, жил-был в этой жизни некий Пастух, шел по ней, и путь его никогда не был ровным и гладким. А был, наоборот, извилистым и бугристым, но все-таки радостным. У каждого она своя, радость по жизни — ожиданная или нежданная, большая или крохотная, нужная или просто так — все эти радости его. Даже этот полет на вертолете от Владимира до подмосковного Жуковского — какая-никакая, а радость. В первую очередь — Марине, а уж во вторую — ему, да и не от полета, летал он на этих машинках сотни раз, а от того, что Марине — хорошо и необычно.

Да и поезд этот неторопливый, тесный, а нынче еще и опасный — из-за внимания к нему людей Слима поезд этот, честно говоря, заманал сильно. Ну не любил Пастух по земле долго ездить, а нравилось ему летать над ней быстро. Как сейчас. И Марине — радость, и ему — успокоение. Хорошо он это придумал. А и верно говорится: сам себя не похвалишь, ходишь как обосранный.

И целый час летали. Как и планировалось.

Марина за этот час слова не произнесла, смотрела в иллюминатор, не отрываясь, как зачарованная, а когда принялись садиться на аэродром в Жуковском, когда все же потряхивать стало, ухватилась за ручки сиденья, чуть ли нос к стеклу не приклеила, а земля была — вот она, совсем рядышком, большая, покачивающаяся, неровная. Но это не пугало. А когда появился аэродром, так и Пастуху интересно стало смотреть. Бортов на бетоне стояло немало, а уж выбор был — глаза разбежались. Да и титул-то, помнил Пастух, у этого порта был соответствующим: аэродром экспериментальной авиации…

Сели славно.

Вертолет встал и без того недалеко от здания вокзала, так еще и мужик подъехал на микроавтобусе, его пилот вызвал. А такси перед вокзалом и впрямь было много. Сели и поехали.

Марина сказала:

— Спасибо вам, очень большое спасибо… А теперь мы куда?

— На вокзал вообще-то, — объяснил Пастух. — Путешествие закончено. Встретим поезд, друзей по путешествию… ну, полагаю, номерами телефонов вы со всеми уже обменялись… Вашу поклажу заберем, ее Стрелок караулит. А враги… Да Бог бы с ними… — сказал так и осекся.

Бога никакого с ними, конечно, нет, а вот дьявол…

Дьявол — да, все еще мог иметь незаконное место, и списывать его со счетов рановато было. Слим жив и здоров, а также и памятлив, и найти ему концы к Пастуху, а уж тем более к Марине — ну не ребус. Бессмысленно гадать: жив ли он остался, помер ли в страшных судорогах? Старое правило: если ты не видел собственными глазами труп своего врага, считай оного врага живым. А Пастух всю эту словесную шелупонь мог бы малость скорректировать: если ты лично не сжег труп своего врага, считай оного живым. И это по жизни правильно.

— Сейчас заскочим на вокзал, встретим наш поезд, он как раз минут через тридцать — сорок к перрону причалит, заберем чемодан, еще раз со всеми попрощаемся и — домой…