ТАСС уполномочен заявить - Юлиан Семенов

Октавио Гувейта замолчал, руки его бессильно опустились вдоль тела.

— Если я напишу о перебежчике, — сказал я, — не называя его по имени, мне не поверят, Октавио. Вы согласны, если я назову вас? Или побоитесь?

— Вы думаете о судьбе моих родных? — спросил Октавио. — Если бы они нашли их, то, конечно, всех бы убили. Но у меня есть только брат и дедушка, а они редко бывают в деревне, они ловят рыбу и продают ее в порту белым капитанам. Так что можете назвать мое имя. И если хотите, сфотографируйте меня. Да и потом, страх не может быть вечным, рано или поздно человек излечивается от страха. Я готов умереть за то, чтобы жить свободным и не чувствовать себя зверем, который ходит по земле затаившись и в каждом видит врага.

…Западная пресса утверждает, что Огано не готовит вторжение.

Я хотел бы, чтобы свидетельские показания Октавио Гувейта из деревни Жувейра были приобщены к „черной книге“ о готовящейся агрессии.

Дмитрий Степанов, специальный корреспондент».

Пилар протянула стакан:

— Знаете, как у нас называют джин?

— У кого это «у нас», — посмотрев на Глэбба, спросил Славин. — Вы имеете в виду фирму или местность?

— Я имею в виду Испанию.

— У вас джин называют «хинеброй», я прав?

— Вит прекрасно разговаривает по-испански, — сказал Глэбб. — Как и все разведчики, он великолепно владеет иностранными языками.

— Джону это лучше знать. Иначе, видимо, трудно работать: попробуй в Гонконге прожить без китайского — сразу провалишься. Вы никогда не жили в Гонконге, Пилар?

— А вы? — спросил Глэбб, рассмеявшись слишком уж громко. — Вы, верно, жили всюду, Вит?

— Нет, меня не пустили, не дали визы. Я указал, что еду туда по делу некоего Шанца, он, по-моему, работал там в сфере бизнеса, но Пекин нажал на местные власти, меня завернули…

Пилар быстро глянула на Глэбба — лицо ее было по-прежнему улыбчивым, красивым, но в глазах появилась тревога; зрачки расширились, и поэтому казалось, что она плохо видит, вот-вот достанет из маленькой кожаной сумочки очки в тонкой золотой оправе.

— Как интересно, — сказал Глэбб. — Но вы, наверное, описали этот свой вояж в русской прессе?

— Тема — не журналистская. Ее нельзя пропустить через газету. Это скорее роман. Вы любите авантюрные романы, Пилар?

— Я люблю авантюрные романы, — медленно ответила женщина и снова посмотрела на Глэбба.

— Она любит фильмы. Про Бонда, — помог ей Глэбб. — Про русских шпионов, которые вот-вот победят, но в конце концов проигрывают, потому что мы сильнее.

— «Мы»? — снова усмехнулся Славин. — Я не знал, что ваша торговая фирма связана с английской разведкой. Знаете, если бы я был режиссером, я бы снял фильм. Не то чтобы снял, а скорее доснял. Я бы подснял к «Из России с любовью» только один кадр: после того как счастливый Бонд увез нашу шифровальщицу в Лондон, на экране появляется титр: «Операция внедрения прошла успешно, приступаю к работе, Катя Иванова».

— Сейчас придет Пол Дик, продайте ему этот сюжет, но не продешевите, Вит; меньше тысячи это не стоит.

Пилар отпила глоток тинто и, неотрывно глядя в глаза Славина, заметила:

— Ты временами бываешь плохим коммерсантом, Джон. Такой сюжет — поскольку я немножко знаю мир искусств — стоит не менее ста тысяч. Сразу же. На месте.

— Платите, — сказал Славин. — Я согласен.

— Может быть, в Штатах уплатят больше, — перестав смеяться, сказал Глэбб. — Я говорю серьезно, я готов снестись с Голливудом немедленно, у нас хорошая связь.

— Вы убеждены, что вашей рекомендации достаточно? — спросил Славин.

— Убежден.

— Что — писали сценарии?

Глэбб ударил себя по ляжкам, согнулся — выказал, как ему стало смешно, — а потом снова сделался обычным, открытым и веселым Джоном.

— Ну вас к черту, Вит! Не надо так потешаться над неискушенными в искусстве коммерсантами.

— Виталий — очень красивое имя, — сказала Пилар. — Как Витторе в итальянском.

— Похоже на немецкого Вильгельма, — заметил Славин. — Правда, разные смыслы заложены.

— Я, между прочим, встречал Шанца в Гонконге, Вит. Седой старик с синим носом, да?

— Нос у него посинел к старости. Когда ему было тридцать, нос у него был вполне пристойный, ему ж нельзя было пить, он работал в гестапо, там не держали пьяниц — серьезная контора…

Пол Дик пришел трезвый. Он хмуро поздоровался с мужчинами, дал поцеловать себя Пилар, от виски отказался:

— Не буду. Сегодня и завтра не буду.

— Что так? — спросил Славин.

— Готовлю хороший удар против вас, Вит.

— Стоит ли?

— Стоит. Играть надо чисто.

— Согласен, — сказал Славин. — С этим согласен абсолютно. Я, между прочим, накопил несколько интересных историй, связанных с нечистой игрой, могу продать.

— Я пропился. Куплю в долг.

— Ладно. Подожду. Так вот, я начал рассказывать о Гонконге, про тамошнюю мафию…

— Нет, нет, — сказал Глэбб, — лучше вы продайте Полу сюжет про Бонда! Ты не представляешь себе, Пол, как это остроумно и зло! Я восхищаюсь Витом. Представляешь, фильм кончается тем, что девочка, которую увез Бонд, ну помнишь, эта чекистка, шлет в центр шифровку из Лондона: «Операция внедрения прошла успешно, легализовалась, приступаю к исполнению служебных обязанностей». Здорово, а?!

— Про служебные обязанности у нас говорят, — заметил Славин, — когда человек погиб, выполняя долг…

Дик хмуро посмотрел на Славина:

— Зловещий, между прочим, сюжет. Напоминает правду.

— Не мы придумали Бонда, который гробит наших людей, Пол, не мы сделали из него героя — человека, который лихо щелкает русских.

— Ладно, рассказывайте ваш сюжет.

— Нет, сколько уплатите за этот, про Бонда? Джон предложил сто тысяч.

— Это я предложила сто тысяч, Вит, вы ошиблись.

— Покажите мне таких продюсеров, — впервые за весь разговор хмыкнул Пол Дик, — я заработаю десяток миллионов в неделю, семьдесят процентов — вам, о'кэй? Ну, рассказывайте. Было бы прекрасно, окажись ваш сюжет не столь гонконгским, сколько луисбургским, — судьба Зотова занимает меня почти так же, как вас. Сначала один русский сыграл в ящик, потом другой, не слишком ли много за неделю, а?

— Не было бы третьего? — вопрошающе глянув на Глэбба, сказал Славин. — Так вот. Помните, в Нюрнберге проходил по делам СС некто Вильгельм Шанц?

— Не помню.

— Мы, американцы, нация без памяти, — заметил Глэбб. — Тяжелая память мешает жизни, она подобно болячкам на ранах — гноится…