Александр Михайлович. Несостоявшийся император - Александр Широкорад

«Кореец» встречает на фарватере отряд японских кораблей, сопровождающих транспорты с десантом. Канонерка подвергается торпедной атаке японских миноносцев, но мины проходят мимо. «Кореец» выстрелами из мелкокалиберных пушек отгоняет миноносцы и возвращается к «Варягу».

«Варяг» и «Кореец» по своей огневой мощи превосходили отряд японских кораблей и могли их потопить вместе с десантом. Но Руднев спокойно наблюдал разгрузку японского десанта в 2,5 км от стоянки «Варяга». Утром, закончив высадку, японские корабли ушли. А десант тем временем без боя овладел корейской крепостью в Чемульпо, пушки которой были направлены на русские корабли. А затем японцы предложили командирам английского, французского и американского стационеров покинуть рейд Чемульпо, так как японская эскадра собирается атаковать русские корабли. Далее всё известно. Руднев идёт с «Варягом» и «Корейцем», чтобы принять бой с многократно превосходящими силами японцев, да ещё на узком фарватере. Там уже находились не три слабых крейсера, а вся эскадра адмирала Урчу. Причём, шансы Руднева на успех гарантированно равны нулю.

Этот выход «Варяга» похож или на попытку самоубийства, или на демонстрацию. В любом случае это действо было осуществлено не с целью нанести ущерб врагу, а с целью оправдаться перед начальством.

Известие о начале войны застало Александра Михайловича с Ксенией в Каннах. 30 января 1904 г. великий князь с супругой прибыли на поезде в Петербург. На следующий день Сандро и Ксения приехали к императору. Вот запись из царского дневника от 31 января: «Имел три доклада. После завтрака опять приходили толпы, в кот. было [много] школьной молодёжи и со стороны и с набережной. Удалось погулять. Ксения и Сандро приехали к нам. Дядя Владимир пил у нас чай. Много занимался. Обедали у Мама. Вечером получил скверное известие о другой гибели: крейсер “Боярин” натолкнулся на нашу подводную мину и затонул. Все спаслись, исключая 9 кочегар. Больно и тяжело!»

Сам великий князь совсем иначе описывает свою встречу с Николаем II: «Я видел Ники в день моего возвращения из Канн в С.-Петербург. Он стоял, угрюмый и расстроенный, в кабинете своего отца у окна в Аничковом дворце. Глаза его были устремлены невидящим взглядом на большие окна. Казалось, он следил за каплями падавшего дождя.

Моё появление смутило его. Лицо подёрнула судорога. Он ждал тяжёлого объяснения, града упрёков за прошлое. Я поторопился все его опасения устранить.

— Я пришёл к тебе, Ники, — сказал я спокойно, — чтобы получить у тебя разрешение на отъезд в Порт-Артур. Надеюсь, что ты сочувствуешь моему вполне естественному желанию быть в настоящее время вместе с моими флотскими друзьями.

Лицо его прояснилось.

— Я всецело понимаю тебя, но я не могу отпустить. Ты мне будешь нужен в Петербурге. Я хочу воспользоваться твоим опытом. Ты должен немедленно повидаться с дядей Алексеем и морским министром.

В течение часа я старался ему доказать, что мог бы принести гораздо большую пользу в Порт-Артуре, чем в столице, но государь не соглашался. Я подозревал, что на него повлияли его мать и Ксения, которые не хотели подвергать меня непосредственной опасности.

В тот неё день я встретил адмирала Авелана, моего бывшего командира по “Рынде”, превосходного моряка, который, однако, совершенно не подходил для административного поста морского министра. Ни он, ни начальник главного морского штаба адмирал Рожественский не могли мне объяснить, что же теперь произойдёт и каким образом мы с нашими сорока пятью боевыми единицами, составляющими Тихоокеанскую эскадру, сможем одержать победу над японскими судами, построенными на английских судостроительных верфях?

От волнения налитые кровью глаза Авелана лезли буквально на лоб. Рожественский же заявил, что готов немедленно отправиться в Порт-Артур и встретиться с японцами лицом к лицу. Его почти нельсоновская речь звучала комично в устах человека, которому была вверена почти вся власть над нашим флотом. Я напомнил ему, что Россия вправе ожидать от своих морских начальников чего-нибудь более существенного, чем готовности пойти ко дну.

— Что я могу сделать, — воскликнул он. — Я знаю, общественное мнение должно быть удовлетворено. Я также вполне отдаю себе отчёт в том, что мы не имеем ни малейшего шанса победить в борьбе с японцами.

— Отчего вы не думали об этом раньше, когда высмеивали моряков микадо?

— Я не высмеивал, — упрямо возразил Рожественский. — Я готов на самую большую жертву. Это тот максимум, который можно ожидать от человека.

И этот человек с психологией самоубийцы собирался командовать нашим флотом? Я был глубоко потрясён и, забыв общеизвестные черты характера нашего милейшего генерал-адмирала, отправился к нему. Свидание носило скорее комический характер. Все вооружённые силы микадо на суше и на море не могли смутить оптимизма дяди Алексея. Его девиз был неизменен: “Мне на всё наплевать”. Каким образом должны были проучить наши “орлы” “желтолицых обезьян”, так и осталось для меня тайной. Покончив таким образом со всеми этими вопросами, он заговорил о последних новостях с Лазурного Берега. Что дал бы он, чтобы очутиться в Монте-Карло! Пошли вопросы: видел ли я госпожу М. и понравилась ли мне госпожа Н.? Не соберусь ли я к нему пообедать и вспомнить старое? Его повар изобрёл новый способ приготовления стерляди, представлявший собою величайшее достижение кулинарного искусства, и т.д.».

Замечу, что поначалу многие великие князья пожелали съездить в Маньчжурию поохотиться на «макак». 6 февраля великий князь Павел Александрович (сын Александра II) специально приехал в Царское Село и уговорил Николая II отправить его в Маньчжурию «порезвиться». Правда, позже, по здравому разумению, дядя Павел передумал.

До Порт-Артура добрались лишь братья великие князья Кирилл и Борис Владимировичи. Капитан 2 ранга Кирилл Владимирович через неделю после прибытия был назначен в штаб адмирала С.О. Макарова.

Утром 31 марта 1904 г. броненосец «Петропавловск» взорвался на японской мине. Вместе с броненосцем — командующий флотом вице-адмирал Степан Осипович Макаров, начальник штаба флота контр-адмирал Молас, кроме того, погиб известный русский художник-баталист В.В. Верещагин, а тайнее 29 офицеров и 652 матроса. Спаслись капитан 2 ранга великий князь Кирилл Владимирович, командир броненосца капитан 1 ранга Яковлев, 5 офицеров и 52 матроса. Среди моряков пошли грустные шутки о предметах, которые не тонут.

В тот же день (31 марта) Кирилл вместе с родным братом Борисом сели на личный поезд великого князя Бориса Владимировича и отправились в Харбин. Из Харбина Кирилл отправился в Москву, а затем — в Петербург. 26 апреля 1904 г. Кирилл был принят Николаем II. Как позже писал Кирилл Владимирович: «К моему удивлению он [Николай] не расспрашивал меня ни о гибели “Петропавловска”, ни об адмирале Макарове, да и вообще не интересовался ходом войны, обходя эту тему молчанием. Разговор ограничился обменом обычных любезностей, которые, как правило, сводятся к расспросам о здоровье и погоде»[36].