Похититель звезд - Валерия Вербинина

Гийоме обескураженно покосился на свою пациентку.

– Большинство людей, госпожа баронесса, устроены совсем иначе, – наконец буркнул он. – И они бы мне не простили столь позорного момента моей биографии. Поэтому я пустил сюда старую даму и дал ей комнату, которую она требовала. Впрочем, в ту пору рядом с Шарлем все равно была одна пустая комната, потому что предыдущий жилец ее незадолго до того умер.

«Ага, – подумала Амалия, – и в этом случае примета оказалась верной… Хотя мадам Карнавале умерла вовсе не от чахотки, которой никогда, впрочем, не болела».

– Но почему вы назвали ее мадам Карнавале из Антиба?

Доктор усмехнулся.

– О, сударыня, это длинная история. Когда я воспитывался у Луизы Дюбрей, – Гийоме едва заметно поморщился, – там были самые разные дети. Бедняков не было – мадам Дюбрей брала за услуги недешево, так что попадались дети богемы, побочные отпрыски богачей и аристократов. Меня они дружно презирали и травили, потому что моя мать… Она изредка приезжала ко мне, и все всё про нее знали, потому что муж мадам Дюбрей не умел держать язык за зубами. Жена скверно с ним обращалась, он пил… Впрочем, это к делу не относится. А что касается Анн-Мари Карнавале… – Рассказчик дернул щекой. – Девочка была самой гнусной, самой отвратительной, самой мерзкой из них всех. Она постоянно надо мной издевалась и хвасталась, что ее отец – настоящий маркиз, а мой… мой неизвестно кто. Другие относились бы ко мне гораздо лучше, если бы не Анн-Мари, да, в общем, когда она умерла, я и впрямь стал ладить с остальными детьми. Но ее я запомнил, да… Запомнил на всю жизнь. Поэтому, когда старуха шипела здесь, в кабинете, сидя на том же месте, где сейчас сидите вы, что она уничтожит меня, раздавит, если я не сделаю так, как она велит, – я сразу же вспомнил Анн-Мари. И когда мадам потребовала, чтобы я непременно представил ее под другим именем, дал ей имя своей давней мучительницы. Они обе были одной породы, понимаете?

– Понимаю, – кивнула Амалия. – Теперь понимаю. Можно вопрос? От чего умерла Анн-Мари?

– От кори, – удивленно ответил доктор Гийоме. – Всего лишь от кори. А вы решили, наверное, что я ее убил? Напрасно.

– А настоящую фамилию старой дамы вы помните?

– Честно говоря, не запомнил. Слишком сложная фамилия, не то богемская, не то австрийская. Кончается на «ски», кажется. Она не хотела, чтобы в санатории знали, что она иностранка, вот я ее и вписал под именем, которое вы знаете. А что, письмо, которое пропало у шевалье де Вермона, и впрямь было так важно?

– Кажется, да. – Амалия поднялась с места. – Но нам даже неизвестно, что было в том письме… Благодарю за откровенность, доктор, и смею вас заверить, что все, что вы мне сказали, останется между нами.

– Я был бы весьма признателен, – проворчал Гийоме. По его лицу было заметно, что он уже остыл и жалеет о своей откровенности.

Амалия дошла до двери и обернулась:

– Кстати, месье, по поводу разоблачений. Не знаю, что бы сказали пациенты или педантичный месье Севенн, но почему-то мне кажется, что мадам Легран никогда бы от вас не отвернулась, что бы ни говорили о ваших родителях. Это так, месье Гийоме, к слову. Всего доброго.

И, поставив эффектную точку в тяжелом, но, безусловно, нужном и полезном разговоре, баронесса выскользнула из комнаты.

Маленькая зеленая ящерица сидела на круглом камне и блаженствовала, греясь на солнце. Неожиданно на камень надвинулась чья-то тень, и ящерица, с невероятной быстротой скользнув на землю, забилась в какую-то щель.

Натали обиженно покосилась на камень, словно он был виноват в том, что красивая юркая ящерица не пожелала позировать для рисунка и самым глупейшим образом куда-то удрала. Однако делать было нечего. Художница вернулась на место и стала набрасывать в альбоме ближайшее дерево. В дереве не было ровным счетом ничего примечательного, но ведь надо же было занять себя чем-то до появления поэта. А Нередин, как назло, заперся у себя в комнате и работал.

К Натали подошел доктор Шатогерен и справился, как она себя чувствует. Получив ответ, хмуро кивнул, пощупал у художницы пульс, посоветовал ей поменьше сидеть на солнцепеке и удалился.

«Еще один, – неприязненно подумала Натали, – который считает себя бог весть какой важной персоной». Она зачеркнула рисунок, который совершенно не получился, перевернула страницу и стала рисовать клумбу с цветами.

Прошло около четверти часа, и за воротами обозначилось движение. С одной стороны к ним подъехала карета с гербом графа Эстергази на дверцах, а с другой показался плечистый и довольно молодой человек, светловолосый и светлоглазый. Впрочем, физиономия у него, как отметила зоркая художница, была довольно-таки траурная.

Блондин вошел в сад, едва не столкнувшись с типом, который как раз вылезал из кареты. Тип – рыжий, как морковка, и примерно такой же невзрачный – смерил плечистого весьма неприязненным взглядом и сквозь зубы пробурчал нечто, что даже издали не смахивало на извинение. Поневоле Натали почувствовала себя заинтригованной, тем более что к тому времени успела уже узнать плечистого. Он был тем самым господином, которого баронесса Корф (та еще штучка, надо сказать) представляла в санатории как своего кузена, хотя гость походил на нее не более, чем зеленая ящерица с камня.

…Кузен Рудольф собирался войти в дом, но тут в саду показалась кузина Амалия, за которой следовала серая кошка. Как и все кошки, она очень умело делала вид, что вышла погулять сама по себе, и равнодушным взглядом проводила рыжего, которому Ален открыл дверь.

– У меня плохие новости, кузина, – объявил Рудольф мрачно. – Очень плохие.

Амалия сказала, что готова его выслушать, и оба медленно зашагали по дорожке в направлении Натали.

– Селени убит, – проговорил Рудольф. – Утром его труп выудили из моря рыбаки. Вы, конечно, непричастны.

– Нет, – просто ответила Амалия. – Как именно его убили?

– Задушили, судя по всему. Впрочем, полицейский врач еще не сказал своего слова. Вскрытие будет только завтра.

– Как это могло произойти? – спросила Амалия. – Он не производил на меня впечатления человека, которого можно застичь врасплох.

Рудольф пожал плечами:

– Мы знаем, что ночью ему принесли записку, после чего он оделся и ушел. Больше его никто не видел. Вероятно, барон пошел на какую-то встречу, и тот, кто выманил Селени запиской, сумел его убить. Братья Хофнер в ярости, а об Эстергази нечего и говорить. И самое скверное, он до сих пор не желает открыть мне, что именно было в том письме.

Кошка застыла на месте, сосредоточившись на большой блестящей стрекозе, которая зависла в воздухе над кустом. Амалия тоже остановилась. Рудольф молчал, хмуро поглядывая на нее.

– Все? – осведомилась молодая женщина.

– Почти, – ответил Рудольф. – Дело в том, что слуга в гостинице вспомнил кое-что еще. Похоже, записка была от дамы. Так сказал посыльный, который ее принес.