Василий Шуйский - Вячеслав Козляков

Войско самозванца двинулось к Москве, не встречая сопротивления. Пал Волхов. Его защитники сначала присягнули самозваному царю и даже пошли под командованием гетмана князя Ружинского на Москву. Однако на подходах к столице, уже из Калуги, дворяне и дети боярские, неволею присягавшие Лжедмитрию II, снова бежали к царю Василию Шуйскому. Автор «Нового летописца» писал, что «царь же Василий их пожаловал»[325]. Они рассказали о реальной численности войска самозванца, взявшего царских воевод под Волховом «на испуг». Создалась парадоксальная ситуация. Оказалось, что милость царя Василия Шуйского быстрее заслуживали не те, кто служил ему, не изменяя во многих походах, а те, кто перебегал к нему от самозванца. Заинтересованный в привлечении в осаду в столицу как можно большего числа людей, царь более щедро раздавал жалованье тем, кто недавно изменял присяге и снова вернулся к нему на службу. Лжедмитрий II был еще на подходе к Тушину, а будущие «тушинские перелеты» (такое название они получат позже) уже появились в Москве.

Нового самозванца снова привела в Москву калужская дорога. На своем пути к столице Лжедмитрий II лишь ненадолго, по словам ротмистра Николая Мархоцкого, останавливался под Козельском и Калугой, где власть уже была в руках его сторонников. Потом войско самозванца взяло можайский город Борисов и сам Можайск. Стоит отметить такую характерную деталь. Первый самозванец шел во время своего похода к Москве с чудотворной Курской иконой Божией Матери. Второй царь Дмитрий тоже усердно поклонялся православным святыням и, в частности, отслужил молебен знаменитому Николе Можайскому, чья деревянная скульптура стояла в надвратной Воздвиженской церкви Можайского кремля. На покровительство святого Николы надеялись и те, кто воевал на стороне царя Василия Шуйского, защищая Можайск, и те, кто осаждал его. Но сила была на стороне так называемого «царя Дмитрия», захватившего потом еще и Звенигород.

В Москве готовились к осаде уже с 20-х чисел мая 1608 года[326]. Были расписаны воеводы по полкам, и на этот раз царь Василий Шуйский решился доверить оборону Москвы боярину князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому. 29 мая он был назначен главным воеводой Большого полка «против литовских людей» (характерно это настойчивое подчеркивание в разрядах борьбы именно с иноземцами), а с ним другие воеводы Иван Никитич Романов и князь Василий Федорович Литвинов-Мосальский, передовым полком командовал боярин князь Иван Михайлович Воротынский, а сторожевым — чашник князь Иван Борисович Черкасский (он не вовремя затеял местническое дело с князем Иваном Воротынским, но все же получил «невместную» грамоту)[327]. Они должны были защитить Москву от прихода самозванца, но для этого войскам надо было еще встретить друг друга, а не разминуться где-нибудь по дороге. Пока царские воеводы стояли на речке Незнани, оказалось, что «вор же пойде под Москву не тою дорогою». Автор «Нового летописца» писал, что в этот момент в полках под командованием боярина князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского возникла какая-то «шатость». Впрочем, причина волнений в войске была очевидна, кое-кто в нем «хотяху царю Василью измените». Автор летописи называет князя Ивана Катырева-Ростовского, князя Юрия Трубецкого, князя Ивана Троекурова «и иные с ними». Царь разослал родовитых зачинщиков мятежа по отдаленным городам и тюрьмам, несколько человек было казнено[328]. Имена обвиненных в «шатости» на какое-то время исчезли из разрядных книг, что было явным знаком опалы. Хотя князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский в своей «Повести» о событиях Смуты вполне сочувственно описывал действия воевод царя Василия Шуйского во время прихода под Москву самозванца и ни словом не обмолвился о переменах в своей судьбе. Нет никаких помет рядом с именами «изменивших» стольников в боярском списке 1606–1607 годов, но более поздний боярский список 1610–1611 годов все же подтверждает пребывание князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского «в Сибири». Князь Юрий Никитич Трубецкой и князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский (зять ростовского митрополита Филарета, женатый на его дочери Татьяне) открывали перечень стольников в боярском списке 1606–1607 годов, заметное положение занимал и другой стольник и родственник Романовых — князь Иван Федорович Троекуров (его жена была из рода князей Мосальских). Это означало, что при приближении к Москве войска самозваного царя Дмитрия раскол сразу же затронул верхи Государева двора, столкнув князей Шуйских с Романовыми, Трубецкими и Мосальскими.

О самозванце было известно, что 3 июня «литовские люди, да с ними воры пришли в Вязему». Царское войско встречало их в тот момент «в Воробьеве»[329]. Лжедмитрий II подступил к столице, по сообщению Иосифа Будило, 14 (24) июня, «в праздник святого Яна (Иоанна Предтечи. — В. К.)». Этим же днем в русских источниках датируется поход царя Василия Ивановича «против литовских людей и против воров», когда сам царь и главные воеводы бояре князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский и Иван Никитич Романов встали «на Ваганкове». Но войско самозванца дважды приходило в Тушино, и в дневнике Будило говорится, видимо, уже о возвращении на позиции, чем-то не понравившиеся поначалу гетману князю Ружинскому. Первые же стычки с войсками Лжедмитрия II под Москвой датируются 9–10 июня, когда у Ростокина царские воеводы «с литовскими людми травились». Когда войско Лжедмитрия II перешло из Тушина в Тайнинское, то там оказалось негде укрыться от наступавших царских войск. Сторонниками царя Василия были также перекрыты дороги в города Замосковного края. Поэтому царь Дмитрий вернулся в Тушино, и «начат тут табары строить». Разрядные книги говорят о приходе литовских людей «в село Тушино», где они встали «у Спаса в монастыре», 19 июня 1608 года. Лагерь был устроен рядом с монастырем в том месте, где река Химка впадала в реку Москву. Иосиф Будило запомнил, что это было место, «заросшее явором» (особым видом кленовых деревьев). Под этими-то, по-научному, ложноплатановыми кленами (Acer pseudoplatanus) и расположились войска ложного царя Дмитрия, получившего с того времени и навечно прозвище «Тушинский Вор».

Так Тушино на полтора года стало главной резиденцией Лжедмитрия II и всех тех, кто в Московском государстве еще продолжал думать о его возможном воцарении. В то, что царь Дмитрий спасся, мало верили, так как москвичи собственными глазами видели его растерзанное тело на Лобном месте. Однако даже рядовые люди, такие, например, как пристав Станислава Немоевского, вызванного из белозерского заточения в Москву, могли объяснить суть происходящего. «Верь мне твердо, что тот Димитрий, который при вас был государем в Москве, наверное убит, — говорил пристав Станиславу Немоевскому, объясняя за подаренную серебряную ложку причину остановки на дороге из Белоозера в столицу, — я сам был при этом. Но явился иной, который назвался им, и стал объявлять, что убили другого, а „я ушел“, и очень много людей из наших пристало к нему, меньше бояр, больше народа. Вашей литвы с ним 6000 человек, между ними знатнейшие — Вишневецкий и Рожыньский. С этою силою он подтянулся под город Москву и осадил в ней нынешнего великого князя Василия Ивановича всея Руси, а так как свободного проезда ни с одной стороны нет в городе, то указано с вами задержаться»[330]. За два года, проведенные в ссылке, Станислав Немоевский и другие знатные пленники, которых готовили к отправке домой по договору о перемирии, не могли и представить, что жизнь так далеко ушла вперед. Они просто не поверили приставу, считая, что он их намеренно запутывает своим рассказом. Да и трудно представить, с чего бы это вдруг их надзиратель заговорил о том, что в скором времени все может измениться до такой степени, что они сами станут приставами у тех, кто их охраняет. Однако безымянный любитель польского серебра знал, зачем рискует головою и наводит мосты дружбы с теми, кого охранял.