Восьмой круг. Златовласка. Лед - Эд Макбейн

— Нет, — ответил Мюррей, — нельзя. На вашем языке, Ральф, я славный, дружелюбный парень, но за последние восемь часов на меня наводили револьвер, меня били, обжуливали в бридж, шантажировали и называли лжецом не упомню сколько раз. И я собираюсь закончить с шиком. Либо мисс Винсент наденет пальто и пойдет спокойно, либо я вытащу ее за шиворот на дождь. И если кто-то попытается меня остановить, то мне не терпится ответить за восемь часов напастей одним ударом. Я не шучу, Ральф. Ничего не произойдет, если никто не станет переходить черту. Думаю, вы понимаете, о чем я. Вам тоже нужно пережить такие дни.

— Я понимаю, о чем вы, — сказал Харлинген, как ни странно, сочувственным тоном. — Но так поступать не следует.

— Предоставьте об этом беспокоиться мне, — резко ответил Мюррей.

Рут перевела взгляд с него на Харлингена, потом обратно, принимая решение.

— Хорошо, я поеду с тобой, — сказала она, — но только по одной причине. Хочу видеть, как ты завершишь свой спектакль. До сих пор он был таким волнующим, трогательным, что портить его я не хочу.

— Дальше будет еще лучше, — пообещал Мюррей.

Залитая дождем Восьмая авеню была безлюдной; боковая улица оказалась такой же безжизненной, только еще более темной. Светилась лишь надпись «…ОМНАТЫ… НАЕМ», украшенная венком из остролиста и отражающаяся на блестящем тротуаре.

Мюррей с силой нажал кнопку дверного звонка и не отпускал ее, пока старик не открыл дверь и встал, щурясь на них в тусклом свете вестибюля. Он был босой, в длинной нижней рубашке, в промежутках между пуговицами проглядывали седые волосы на впалой груди.

— Вам нечего здесь делать, — сказал он. — Смотрите, вызову полицию. Знаете, который час?

— Знаю, — ответил Мюррей. — Я хочу поговорить с Хелен. Скажи ей, что меня прислал Арнольд Ландин. И пусть приготовится к скверным новостям.

Он был прав, говоря Харлингену, что Хелен способна позаботиться обо всем, что выпадет ей на долю. У нее была соответствующая лексика — еще более непристойная и злобная от того, как она выпаливала свои слова Рут, придавая им смысл, а не просто перечисляя то, что хотела сказать. Сознавая ее вспыльчивость, Мюррей настороженно держался подле нее, понимая, что, если эта женщина взорвется в полную силу, кто-то пострадает. И у нее были письма — коробка из-под обуви, наполовину полная письмами Ландина. В конечном счете это было и все, что ей нужно.

Они были плохо написаны, изобиловали грамматическими ошибками, но представляли собой своего рода шедевр недвусмысленных высказываний.

Малышка хател бы быть с табой этой ночью, потаму что тогда бы мы…

Хелен малышка инагда я ни магу спать, потаму что думаю о тибе и что бы мы магли делать. Мы магли бы…

Иду на спор ты оба мне очень скучаишь. Иду на спор сичас ты хотела бы, чтобы я…

Когда эта непреятность кончится, мы все навирстаем малышка. Выганим старика 24 часа, а потом…

Мюррей видел, что ничего извращенного в этих письмах нет. Ничего такого, что заставило бы психиатра приподнять бровь. Собственно говоря, Ландин был на редкость лишен воображения в своих желаниях и в их выражении. Но даже отсутствие воображения может нанести сильный удар, когда изложено определенным языком, каким пользовался Ландин. Рут пора уже было остановиться, но она стала читать еще одно письмо. Потом злобно разорвала его надвое, разорвала снова и стала раздирать в клочья, словно это уничтожило бы его полностью.

Мюррей обхватил Хелен за талию, когда ее рука протянулась к волосам Рут, вцепилась в них, нагнула вниз голову соперницы. Он смог разжать пальцы Хелен, ослабить ее хватку, и Рут, шатаясь, высвободилась, а потом обнаружил, что пытается остановить удары. На Хелен была лишь тонкая ночная рубашка. Обхватывая ее обеими руками, он чувствовал, как под рубашкой напрягаются мышцы, ему приходилось отражать направленные в него удары коленом, беречься острых белых зубов, едва не впивавшихся ему в плечо, в щеку. Она колотила его, непрестанно браня, а старик безучастно стоял, смотрел на них пустыми глазами и рассеянно почесывал грудь. Прошла минута или две до того, как сопротивлявшаяся женщина оказалась в спальне, дверь захлопнулась у нее перед носом, и в замке повернулся ключ.

Когда Мюррей оглянулся, Рут рядом не было.

Мюррей побежал по коридору, зовя ее, смутно замечая призраков в ночных одеждах, которые перевешивались через перила лестницы над ним, провожали его жадными взглядами.

На боковой улице Рут не было видно. Он посмотрел по сторонам, а потом по наитию побежал к Восьмой авеню. Ему повезло — он увидел ее в половине квартала, она шла быстро, опустив голову под проливным дождем. Возле угла он догнал ее, схватил за руку и повернул лицом к себе.

— Куда это ты? — спросил он. — Что за дурацкая выходка?

Она ошеломленно посмотрела на него. Пальто ее было распахнуто, платье пропиталось водой, мокрые волосы спутались.

— Со мной все хорошо, — сказала Рут. — Оставь меня.

— Конечно, все хорошо. Тебя словно из реки вытащили. Пошли, давай вернемся к машине, я отвезу тебя домой.

— Нет. — Она попыталась вырваться, но он не ослаблял хватки, и она сдалась. — Не понимаешь? Когда я возвращаюсь поздно, они просыпаются и все обсуждают. Сейчас я не хочу этого.

— Предпочитаешь бродить по улицам, пока не встретишься с хулиганами? А если не повезет, в отличие от давнего случая в школе? Они могут оставить на память о себе гораздо больше этого.

Он коснулся пальцем шрама в уголке рта, и она отпрянула.

— Откуда ты знаешь об этом? — прошептала она. — Кто тебе рассказал?

— Никто не рассказывал. Или, может, рассказала ты десятком разных способов. Какая разница? Поехали домой, поговорим об этом в другой раз.

— Я сказала тебе, что не хочу домой.

— Так, куда еще можно поехать? — размышлял вслух он. Потом сказал с преднамеренной суровостью: — Как насчет моей квартиры? Это мысль, правда? Можно подняться туда, отметить завершение неприятностей выпивкой и повеселиться вовсю. Тебе не кажется это более привлекательным, чем дом или хулиганы?

— Поедем, если хочешь.

Мюррей хотел этого, но не таким образом. Неожиданно и потрясающе она признала, что игра окончена, что все досталось ему, но у него возникло мучительное ощущение, что ее равнодушный тон, ее внезапная, невероятная капитуляция каким-то образом лишают его триумфа. Он влюбился в женщину из плоти и крови, с тонкими нервами и сильным характером, в настоящую женщину, которой присущи юмор и гнев, любезность и вспыльчивость. То, что он получал как выигрыш, представляло собой тень всего этого. Нужно быть глупцом, чтобы вообразить, будто ему достается нечто большее.

Что же в таком случае делать? Отвезти ее домой, закрыться на время дверью от нее, от искушения? Но что произойдет после того, как дверь закроется? И существует ли вероятность, что она снова откроется для него? Что почувствует Рут завтра, когда больше не будет наедине с ним в этом пустом, нереальном ночном мире, созданном для нелогичности?