Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов

За четыре дня и три ночи я хорошо изучил всю обстановку. Много беседовал с бойцами, рассказывал им о наших задачах, поставленных в первомайском приказе Сталина, о внешнеполитической обстановке и сам расспрашивал их о том, что интересовало нас. Ночами я почти не спал, как и все бойцы. Ротный командир постоянно проводил ночную разведку, да и бдительность надо было сохранять на должном уровне. Немцы изредка пускали осветительные ракеты, но обстрелов не вели. Но один раз я увидел, как немцы вели обстрел минами через позиции полка, причем каким-то странным манером: летит мина, а потом хлопок в воздухе — и она летит дальше. Бойцы определяли это как стрельбу минами с дополнительным зарядом. За всю войну я не встречал подобной стрельбы!

Опасаясь за состояние стыка с соседней дивизией, одну ночь я провел в окопах среди бойцов-пулеметчиков, прикрывающих стык. Четыре бойца имели два ручных пулемета, подготовленные диски с патронами и большой запас патронов. Бойцы были опытными, смелыми — «бывалые бойцы», как говорили и позднее про наших бойцов, когда их стали называть по-старинному, «солдатами». В роте все были обмундированы исправно, больных нет, есть награжденные, есть коммунисты и комсомольцы, политико-воспитательная работа ведется постоянно, претензий и жалоб не было. У всех было одно желание — поскорее наступать, бить и гнать немцев!

За эти дни я сдружился и с бойцами и с командирами, и впечатление о роте у меня осталось самое хорошее. Когда наступил день нашего ухода из роты, разведка донесла, что немцы оставляют Невель. Наши бойцы пошли в наступление и заняли город, а мы возвратились в деревню, где находился наш старший группы, и подробно доложили ему результаты нашего пребывания в полку — чтобы он мог составить докладную записку начальнику политотдела армии, ни разу не побывав в частях. Когда мы освободились, наконец, от своего старшего, капитан на прощание сказал, что с ним больше в такие командировки не пойдет. Я поддержал его, и наш старший обиделся на нас.

Из района политотдела 3-й Ударной армии мы шли в свой резерв по местам сильных танковых боев. Повсюду стояли наши Т-34, их было несколько сот. Специальная комиссия из Москвы во главе с воентехником 1-го ранга (старший лейтенант), лауреатом Сталинской премии, осматривала подбитые танки и определяла степень требуемого ремонта. Танки, требующие ремонта в полевых условиях, метили мелом. Подбитые танки выглядели по-разному, но у всех повреждения были от снарядов-болванок. Это неразрывающийся снаряд, монолитный, стальной. Имея большую начальную скорость, такая болванка, попадая в башню танка, сбивала ее с танка, отрывая головы танкистам. Если попадала в броню — проламывала дыру, разбивала ходовую часть, но танки от попаданий болванок не горели. Вспомнилась картина наших танков, подбитых в 1941 — весной 1942 года. Те танки были легкие, бензиновый двигатель загорался легко, пробоины у всех были маленькие, от противотанковых ружей и даже крупнокалиберного пулемета.

Т-34 имел броню, которую не пробивала и малокалиберная пушка, как нам рассказал один из членов комиссии, проживавший в доме вместе с председателем комиссии, который был очень большим специалистом по танкам. Ходил воентехник с палочкой в руках, с ним два старших инженера. Он быстро осматривал танк, состояние мотора и определял степень годности к ремонту. Комиссия работала несколько дней, но накануне нашего прихода в эту деревню председатель комиссии трагически погиб. В деревне, где проживала комиссия, было несколько заминированных немцами домов, саперы не успели их разминировать, но предупредили жителей, чтобы никто близко к этим домам не подходил. Воентехник-лауреат, имея умную голову, почему-то пренебрег этим запрещением и вошел в дом на окраине деревни. Едва он шагнул на крыльцо, как сильный взрыв разнес дом на мелкие щепочки: не осталось ни одного целого бревнышка, ни кирпичика, такой сильный заряд оставили немцы. На этом комиссия прекратила свою работу.

На второй день где попутными машинами, а где на поезде мы добрались до района Торопца в свой резерв. Май заканчивался, наступили теплые дни июньского лета. Через два дня после возвращения из-под Невеля меня вызвали в отдел кадров ПУ Калининского фронта. Мое пребывание в резерве закончилось: уже в третий раз мне предложили должность начальника политотдела соединения, не называя рода войск. Начальнику отдела кадров я сказал, что нет желания идти в пехоту, в стрелковую дивизию, может, есть что в других родах войск? Он предложил мне отдельную минометную бригаду двухполкового состава, с обслуживающими подразделениями, и я согласился.

Мне назначили время для встречи и беседы с членом Военного совета фронта генерал-лейтенантом Леоновым и командующим фронтом генералом Коневым, и в машине начальника отдела кадров мы приехали на командный пункт. Конев был в отъезде, и беседу со мной вел генерал Леонов. Беседа была короткой, Леонов поинтересовался, как давно я на фронте, имею ли ранения. Я рассказал о своем опыте, и генерал спросил, награжден ли я. Я ответил, что был представлен к ордену Красной Звезды, и Леонов сказал, чтобы я сходил в наградной отдел и уточнил, есть ли на меня наградной лист, если нет, то доложить ему, и он прикажет наградить меня этим орденом. Позже я зашел в наградной отдел, но там на меня ничего не было. Конечно, к Леонову я докладывать не пошел: не любил выпрашивать награды. О будущей моей работе генерал сказал, что мне надо изучить боевую технику — миномет. Я ответил, что сделаю это немедленно. «А как работать, с чего начинать, вы теперь знаете, — произнес Леонов, — опыт работы есть». Я заверил Военный совет, что с работой справлюсь. Леонов обратил внимание на мое обмундирование: я был в пилотке и хлопчатобумажных летних брюках, и он сказал, что теперь мне постоянно надо иметь настоящий офицерский вид.

Предписание о назначении меня на должность начальника политотдела 30-й отдельной минометной бригады мне вручили за подписью начальника Политуправления фронта генерал-майора Дребеднева (до войны он был начпуокром Приволжского военного округа).

Деревня, где располагался штаб бригады, была километрах в 15 от Политуправления фронта. Я нашел командира бригады в звании полковника, и доложил ему, что назначен в бригаду начальником политотдела. Сразу после этого я приступил к работе. Надо было ознакомиться с командирами частей и их замполитами, полностью укомплектовать партийно-политический состав бригады, политотдел, наладить постоянную политико-воспитательную работу, организовать изучение личного состава, прием в партию. В политотделе я пока был один, никаких документов в его адрес не было. Не было даже листа бумаги, чтобы написать политдонесение. Я начал работу с нуля.

С командованием полков я познакомился в первый же день: один полк был укомплектован 160-мм[38], а другой 120-мм минометами. В полках шла ежедневная учеба личного состава: отрабатывались приемы подготовки к бою, ведения огня, расчеты овладевали искусством взаимозаменяемости номеров. Замполитами в полках были майоры Емельянов и Злоказов, а очень скоро был укомплектован и штат политотдела: моим помощником по комсомолу стал старший лейтенант Дронов, старшим инструктором по оргпартработе — капитан Наконечный, агитатором — капитан Ямпольский, секретарем парткомиссии — майор Клюй, белорус, бывший секретарь райкома партии. Мы с ним жили вместе в одном доме, а остальные — в другом. Нашли и фотографа для снимков на партдокументы. По штату секретарь политотдела был из вольнонаемных, и один старшина рекомендовал мне девушку. Я осторожно отнесся к этой рекомендации, а скоро девушка показала полную непригодность для ведения дел в политотделе, и старшина забрал свою подругу.