Третье пришествие - Алексей Барон

Сами улицы из-за ливней превратились в реки с многочисленными островками заглохших машин. В низменных местах скопились целые стада троллейбусов, вездесущие маршрутки исчезли. Работали только огромные дизельные автобусы, оставлявшие в лужах разводы солярки и кильватерные струи. Потом эта сюрреалистическая картина мне несколько раз приснилась.

Мы пробились к НИИ физики Солнца только потому, что ехали в нашем верном БТРе. Причем зачастую ломились прямо по газонам и тротуарам, подминая кусты, тараня заграждения и пугая редких радиоустойчивых прохожих.

Но никакого паралича власти в столице не произошло. Довольно долго за броневиком следовала бдительная машина ГАИ, призывая прекратить безобразие, немедленно остановиться и чем-то неразборчиво угрожая. В конце концов, чтобы стражи дорог не натворили глупостей, я позвонил Крючканову. Минут через пять нас оставили в покое.

* * *

Институт Солнца запомнился смесью нищеты и остатков былой роскоши. Так, наверное, выглядели особняки купцов первой гильдии, превращенные в коммуналки после Великой Октябрьской социалистической революции, мавзолей ее праху.

Нас не встречали. В вестибюле очень пожилая старушка отложила вязание, нацепила очки и долго, с упоением человека, дорвавшегося до любимого дела, выписывала пропуски, ставила печати, дотошно сличала служебные фотографии с оригиналами физиономий. У чего только не повидавшего Андрюши глаза от изумления округлились. Вероятно, по этой причине его оригинал сличали с особой тщательностью. Даже попросили повернуться в профиль. И могучий старший лейтенант ГРУ послушно повернулся. Сюрр, сюрр…

Пока продолжалась эта деятельность, я во всех подробностях ознакомился с рисунком трещин на потолке, успел попривыкнуть к скрежету страшной дверной пружины и даже к запаху тряпки, с помощью которой другая пожилая женщина тщилась перевести помещение в более приличное состояние. Наконец мы показали заполненные по всем правилам пропуски все той же старательной вахтерше, которая их выписывала, и лишь после этого поднялись на второй этаж.

Там на стенах висели портреты насупленных научных мужчин и огнетушители. Под ногами лежала стоптанная ковровая дорожка, а в ящиках росли пленные фикусы. С потолка жужжали древние люминесцентные лампы.

— Э-экспонаты, — восхитился Дима.

Его голос гулко распространился вдоль портретов. На звук в крашеной масляной краской стене отворилась дверь. Оттуда вышла, ни дать, ни взять, графиня. Благородная, седая и очень строгая. Э-экспонат.

— Вы к Всеволоду Игнатьевичу?

— Так точно, — доложил я.

Дима щелкнул каблуками. Андрюша промолчал.

— Молодые люди! Вы опоздали на двадцать четыре минуты, — холодно сообщила дама.

Я извинился, Дима пообещал больше так не делать, Андрюша сокрушенно вздохнул. Но всего этого оказалось мало. Графиня задумалась, решая наши судьбы. Мы явно имели дело с вариантом демонической секретарши, прочно захватившей власть над мягкотелым шефом.

Дима переступил с ноги на ногу.

— А вы знаете, мы привезли Всеволоду Игнатьевичу немножко миллионов рублей, — доверительно сообщил он. — Потому как людишки ого-государевы.

Дама поправила пенсне и смерила его презрительным взглядом.

— А где вы раньше были, людишки государевы? Когда институт с финансирования снимали?

— Да так, — сказал Дима, начиная сердиться. — Службу несли.

— И куда несли?

— На алтарь отечества, — медленно выговорил я, тоже начиная злиться.

— По дороге ничего не пропало?

Ответить я не успел, поскольку Дима неожиданно уселся на стоптанную дорожку. Уселся, похлопал ладонью рядом с собой, чихнул от пыли и предложил:

— Владимир Петрович, устраивайтесь. Чую, пропустят нас еще не скоро, а в наших ногах пра-правды нет. Пра-правда сейчас в руках. У этой величественной женщины.

Величественная женщина величественно подняла брови.

— Апчхи! — продолжил Дима. — Надо бы подарить институту Солнца пу-пулесос системы «Максим». На колесиках. Владимир Петрович! Ну чего стоим-то? Присаживайтесь.

Идея мне понравилась. Я подтянул на коленях брр-брюки и тоже опустился на ковер.

— Мне нельзя, — сказал Андрюша.

И остался стоять на ногах. Чтоб, значит, отразить террористов, буде те нагрянут в солнечный институт. Вот в этой, прямо скажем, непростой ситуации нас и застал директор. Его брови тоже поднялись над очками.

— Ядвига Леопольдовна! Вам не кажется, что этот случай войдет в анналы астрофизики?

— Да, — не моргнув глазом, согласилась секретарша. — Если повесим табличку «Здесь, искупая многолетние грехи правящей элиты перед наукой, сидел помощник президента России. Недолго, к сожалению. Но со товарищи».

— Я восхищен, — сообщил Дима. — Вполне можно добавить и вторую табличку.

— Да? — снисходительно усмехнулась графиня. — Какую?

— Примерно такую: «Прохожий, поклонись! Здесь Ядвига Леопольдовна мстила за бедную науку тем, кто по-подвернулся под руку. Недолго, к сожалению. Но всласть». Сойдет?

— Браво, — сказал академик. — Однако боюсь, что вы все же несколько засиделись, дорогие гости. Прошу в кабинет. Предлагаю искупать грехи там. Ядвига Леопольдовна, возможно, так будет удобнее? Вы не находите?

— Не нахожу. Давно не нахожу, — сказала непримиримая Ядвига Леопольдовна. — Ни единого злотого.

Путь, впрочем, освободила. Открыла дорогу в святилище.

Первым в кабинет просунулся Андрюша. Взглядом единым оценил обстановку, зачем-то принюхался и вернулся. Ему предстояло сражаться с Ядвигой Леопольдовной единственным видом оружия, которым он владел слабо. То есть языком.

Дима похлопал боевого друга по мощному трицепсу.

— Ближе чем на бросок гранаты не подпускай.

— Слушаюсь, — ответил старший лейтенант Денисюк.

И улыбнулся.

— О-ох, — сказала графиня.

* * *

В кабинете мы с Всеволодом Игнатьевичем друг к другу пригляделись. Основательно так, откровенно. Не знаю, какое впечатление произвел я, у меня сложилось такое.

Академик Шипицын оказался высоким сутулым человеком в приличном, хотя и не новом костюме-тройке. Возраста был весьма почтенного, лицо имел гладко выбритое, но обильно изборожденное морщинами, как поверхность Фобоса. Носил старомодные очки, за сильными линзами которых помещались ясные, выразительные глаза. Спокойные, грустные и веселые одновременно. И очень глубокие.

— Ну что, — спросил он, — можно иметь со мной дело?

— О, — только и сказал я.

— Тогда приступайте, Владимир Петрович.

Дима тут же выложил на стол снимки Карробуса, полученные с разных телескопов мира. А я откровенно выложил свои подозрения.