Шериф - Дмитрий Сафонов

Тот, широкоплечий, при слове «сын» тихо засмеялся. Он поднял правую руку и пошевелил в воздухе двумя пальцами: указательным и средним. Затем подул на них: любовно и нежно. И снова пошевелил.

Ирина сделала еще один шаг вперед.

— Не смей! Петя… От Бога была дана мне радость, его, милосердного, я благодарю и славлю…

Ружецкий отказывался верить своим ушам.

Она спятила? Или притворяется? Что за бред она несет?

Его накрыла новая, еще более сильная волна злости.

Шлюхи! Все они такие! Свое блядство считают не иначе как промыслом Божьим…

Его секундного замешательства Ирине хватило, чтобы сделать еще один шаг. Предпоследний.

— Петенька, — тихо сказала она. — Это все для тебя. Ты был послан в награду за грехи мои…

Она шагнула в последний раз, взяла руками ствол и пригнула к полу.

— Да будет так, — тихо сказал человек с зелеными глазами, собрал в щепоть все пять пальцев правой руки и, легко махнув кистью, разомкнул их. — Да воздается каждому по делам и вере его.

Лицо Ирины просветлело, блуждающая улыбка раздвинула бескровные губы. Обеими руками она уперла стволы в низ живота, на внутренней стороне белых мягких бедер Ружецкий увидел потеки черной слизи, светящейся зеленоватым светом.

Пару секунд она стояла, прижимая стволы к животу и сладострастно улыбаясь, ни дать ни взять — актриса из дешевого порно, получившая в подарок искусственный фаллос невиданных размеров, затем вдруг резко дернула ружье на себя.

Этого Ружецкий не ожидал. Он не успел убрать пальцы со спусковых крючков. Раздался выстрел. Ирину отбросило назад, на смятую постель. Она вскрикнула и зажала живот руками.

— Ай! Боже! — воскликнула она.

Ружецкий бросился к ней, и то, что он увидел, поразило его. Ирина менялась прямо на глазах. Черты ее лица… когда-то самого любимого лица — вдруг стали мягче и тоньше. Глаза ее, еще мгновение назад пустые и безжизненные, наполнились страхом и болью.

— Мне больно, — сказала она и всхлипнула, беззащитно и трогательно, как обиженный ребенок.

Прошло еще несколько секунд, показавшихся Ружецкому часами, и вдруг кровь — темная и густая — хлынула меж ее скрещенных пальцев, заливая обнаженные бедра. Крови было много — будто кто-то убрал невидимую плотину. Она пузырилась между пальцами, заливала ее ноги и темными пятнами пачкала вытоптанный ковер, лежавший перед кроватью.

Зеленоглазый громко — словно увидел очень веселый цирковой номер — рассмеялся и двинулся прямиком на Ружецкого. Валерий отпрянул.

— Стой, гад! — Один курок оставался взведен. Как раз тот, где был патрон с картечью. — Стой, ублюдок!

Но тот и не подумал остановиться. Он приложил кончик указательного пальца к губам, словно призывал к тишине. Затем убрал палец и легко подул в воздух.

— Получи, сволочь! — Ружецкий от бедра, не целясь (разве можно промахнуться с такого расстояния?), выстрелил.

Сухой щелчок. Осечка. Он снова взвел курок и лихорадочно нажал на спуск. Щелчок. И больше ничего.

В дверях зеленоглазый задержался на секунду. Он хищно улыбнулся, любуясь содеянным, и вышел. Словно его и не было.

Ружецкий хотел выскочить за ним в коридор, размозжить его череп крепким ореховым прикладом, бить до тех пор, пока мозги не полезут через уши… и не смог. Ноги словно приросли к полу, руки налились свинцом, а в голове, как куски разобранной мозаики, крутилось без всякого порядка:

…способствуют… учебной программы… хорошему усвоению…

* * *

Сколько продолжалось это оцепенение, Ружецкий не знал. Его тело не принадлежало ему. Он стоял посреди комнаты и видел себя со стороны: нелепый человек со старым ружьем в руках, которое вдруг выстрелило — совсем некстати и не туда. У его ног лежала раненая Ирина, зажимая руками громадную дыру в животе.

«Это все», — подумал Ружецкий.

Эта мысль не билась и не металась в воспаленном сознании, она заполнила собой всю черепную коробку, высилась, как громадный экран в кинотеатре, на котором огненными буквами дрожали два слова: «ЭТО ВСЕ!»

Но когда оцепенение наконец прошло, рукам потребовалось что-то делать. Он не мог стоять просто так, слишком страшными были эти два коротких слова. ЭТО ВСЕ!

Все получилось совсем не так, как он хотел. Ружецкий поймал себя на мысли, что он и не знал, что хотел сделать. У него не было никакого конкретного плана действий, только слепое желание действовать. Зачем он взял с собой ружье? Не убивать же! Просто попугать… и защититься, если потребуется.

Теперь уже, задним числом, он понял, что его решимость была не настолько велика, чтобы выстрелить в человека. Хотя… Он же выстрелил в этого зеленоглазого карлика. Да, но он сделал это от отчаяния. Поддался порыву. Минутой раньше или минутой позже он бы не смог нажать на курок. Сейчас, когда к нему вернулась способность анализировать, он понял, что действовал стихийно, не контролируя эмоции разумом.

Он отбросил в сторону ружье и кинулся к Ирине.

— Ира! Ирочка! Не волнуйся… Зачем ты это сделала? Я же… не хотел в тебя стрелять… Понимаешь? Ты ведь сама…

Он попробовал оторвать ее ладонь от живота, Ирина сопротивлялась, но он был сильнее. Едва она отняла ладонь, как кровь хлынула ровным потоком. Ружецкий увидел в ране что-то розовое, дрожащее, похожее на недоваренную сосиску. «Это кишки!» — подумал он и отпустил ее руку. Его опять замутило. Ружецкий зажмурился.

— Валера! Как горячо! И как больно! Неужели… неужели… — Она не договорила. Слезы текли по ее щекам ручьями, она не могла их вытереть, потому что руки были испачканы в крови.

Ружецкий сделал это сам: тыльной стороной кисти утер холодные слезы.

— Подожди! — Он сорвал с кровати смятую простыню, свернул ее в тугой комок. — Давай положим на живот!

— Нет! — В ее глазах бился ужас. — Не надо! Я боюсь! Боюсь, что ОНИ вывалятся, и я не смогу затолкать их обратно!

— Не бойся! Давай положим это вот сюда! Прижимай покрепче, а я сейчас сбегаю за доктором. Все… Все будет хорошо… Все будет хорошо… — Ружецкого охватил озноб, плечи его тряслись, зубы стучали, норовя отхватить язык. Он с силой тыкал свернутой простыней Ирине в живот, ему почему-то казалось, что от этого очень многое зависит. Ирина орала от боли — на одной долгой высокой ноте. Наконец ему удалось справиться с ней, и он запихнул успевшую пропитаться кровью тряпку глубоко в рану. Потом увидел, что слишком глубоко, он просто засунул ее в разодранный живот, как в мешок.

Так ведь… нельзя… Так может быть заражение!

Эта глупая мысль показалась ему настолько значительной и важной, что он решил немедленно вытащить простыню.

— Подожди! Давай немножко вытащим. Ты не переживай, все будет хорошо! — Ирина отбивалась, как могла, отпихивала его ногами. Она продолжала кричать, но уже не так громко, силы покидали ее.