Пропущенный вызов - Мария Воронова

– Ты хочешь сказать, что с Наташей он просто не успел? – резко обернулся к ней Зиганшин.

– Получается так.

Мстислав Юрьевич вдруг стукнул кулаком по стене и остановился, неподвижно глядя в окно.

– Продолжай, – сказал он после долгой паузы.

– Собственно, это все. Мне кажется, все логично и все сходится.

– Ага. Кроме одного: Георгий Петрович Шелест умер в две тысячи восьмом году.

– Да быть не может!

– Почему нет? Не буду цитировать Булгакова, сама знаешь, смертен, да еще и внезапно. Так вот бедняга умер от естественных причин, и нам ничего не остается, кроме как признать, что или мы ищем не там, или искать нечего, а просто судьба смеется над нами с помощью совпадений.

– Таких совпадений не бывает.

– А ты подготовь материал и пойди с ним к нашему генералу. Он тебе быстро растолкует, что бывают еще и не такие.

– Ладно, допустим, Шелест умер, но дело его живет. Может, родственник какой-нибудь решил отомстить…

Зиганшин сказал, что у Георгия Петровича, по официальным данным, никого не осталось, а когда Лиза предположила, вдруг какой-то человек, пострадавший от рук психически больного, решил убивать радетелей за их права, а старая передача, запись которой он неизвестно где нашел, просто позволила ему установить личности этих радетелей и Шелест тут действительно ни при чем, Зиганшин посоветовал ей не амортизировать зря фантазию, а поберечь для своих книжечек.

– Слушай, я внезапно стал отцом, у тебя мужику ногу отняли. Дел вообще по горло, – вздохнул он, – а тут, чтобы добиться хоть какой-то ясности, нужно потратить кучу времени и сил. Слышал я от одного раскормленного рупора эпохи недавно по телику, что в детективе интрига должна быть изящной и логичной, как шахматный этюд. Я не против, только чтобы разыграть этот этюд, надо сначала найти шахматные фигуры, запрятанные неизвестно где. Даже у Шерлока Холмса была агентурная сеть из беспризорников, которые добывали ему информацию, ибо дедуктивный метод вещь хорошая, но на пустом месте его не применишь. Нам придется отработать все контакты Шелеста, передопросить родителей убийц, потом найти способ как-то с ними самими побеседовать, проанализировать кучу распечаток звонков, и, главное, чем больше мы будем узнавать, тем больше у нас станет прибавляться работы, потому что мы толком не знаем, в каком направлении двигаться. К тому же, если начальство узнает про нашу партизанщину, мы огребем по самое не балуйся, это я тебе говорю как руководитель.

Лиза вздохнула. Действительно, пока Зиганшин не вызвал ее к себе, она ни разу не вспомнила про их негласное расследование. Начинается новая жизнь, новые заботы. Какое ей дело до неизвестно кого, который, может быть, еще и не существует? Надо заниматься мужем, а не морочить себе голову всякими химерами.

– Но кто знает, сколько народу он еще положит, если мы его не остановим? – сказала она, ненавидя себя за пафос. – Если дело не в Шелесте, а в принципе?

Зиганшин быстро заходил по кабинету, бормоча, что всегда чувствовал в Лизе гнильцу и червоточинку, и прав был его инстинкт, нашептывающий не связываться с ней. У него, новоявленного отца-одиночки, появилась куча обязанностей, так что он свои-то дела не успевает делать, а она навязывает ему еще общественную нагрузку, превращая в какого-то престарелого тимуровца. Высказавшись, Мстислав Юрьевич уселся за свой стол и так мощно хлопнул по нему ладонью, что Лиза едва не подскочила.

– В общем, так, – сказал он веско, – если хочешь копать дальше, с этого момента слушаться меня беспрекословно. С тебя все телефонные распечатки, а также преданные ученики и благодарные потомки Шелеста, если таковые существуют. Я пробью потенциальных жертв и тряхну Голлербаха, пусть шевелит верхонками насчет медицинских документов. В субботу утром жду вас обоих у себя с отчетом, дорогу ты теперь знаешь. Задача ясна?

Лиза кивнула.

– Выполнять!

Она встала, преувеличенно четко повернулась через левое плечо и уже взялась за дверную ручку, как Зиганшин окликнул ее вполне человеческим голосом: «Лиза, если ребятам чего-нибудь пожрать привезешь, буду благодарен».

Мама сновала из угла в угол по комнате, патетически восклицая: «Это сумасшествие!», папа сидел за ее письменным столом с прямой спиной и скрещенными руками, буравя дочь ледяным взглядом, а сама дочь стояла над раскрытым чемоданом, ожидая, когда ей позволят продолжить сборы.

Она и не думала, что вещей окажется так мало, ее гардероб состоял почти наполовину из форменной одежды. «Когда выходишь замуж, полагается какое-то приданое, – вяло прикидывала Лиза, – белье, посуда, полотенца всякие. А у меня приличной ночнушки нет… Нужно составить список и докупить все необходимое, пока Руслан в больнице».

Лиза неплохо зарабатывала, но стеснялась покупать себе хорошие вещи. То казалось, будто она недостойна красиво одеваться, то мешало сознание, что самое элегантное платье будет смотреться плохо на ее далекой от идеала фигуре, и всегда было стыдно признаваться родителям, что она потратила деньги на себя, не посоветовавшись, не уточнив, нет ли в доме каких-то более насущных нужд.

Если Лиза все же, преодолев жгучий стыд и чувствуя себя предательницей, покупала что-то, мама поджимала губы и говорила: «Боже, какая безвкусица», – и удовольствие было окончательно испорчено.

Поэтому все ее имущество, не считая зимних вещей, без труда помещалось в небольшой чемодан. Даже не придется садиться на крышку, чтобы закрыть его.

– Как это ты выходишь замуж! И переезжаешь, даже не представив нам своего жениха! Ты в своем уме?

Лизе сразу стало стыдно. Действительно, она не познакомила Руслана с папой и мамой, потому что знала, какой прием родители окажут ее возлюбленному, и оттягивала этот момент. Но теперь, раз она официальная невеста, знакомство жениха с родителями приобретает статус протокольного мероприятия и должно быть осуществлено прежде, чем она уедет, иначе получится что-то вроде бегства.

Завтра навестят его все втроем. Лиза подозревала, что визит мамы с папой не прибавит Руслану здоровья, но состояние его удовлетворительное, человек готовится к выписке, так что выдержит час высокомерных взглядов и идиотских разговоров.

– Мы никуда не пойдем! Алексей, не знаю как ты, а я не собираюсь потворствовать нашей дочери губить свою жизнь! – воскликнула мама, ломая руки. – Выйти за инвалида, надо же придумать такое!

Тяжело вздохнув, Лиза склонилась над чемоданом и аккуратно уложила форменную рубашку. Все-таки это трудное занятие, прощать людей, уверенных в собственной непогрешимости. Трудное и безнадежное.

Прости и отпусти – прекрасный совет, и Лиза делала это, пропалывала свою душу, с корнем вырывая сорняки детских обид, и пыталась, честно пыталась выкорчевать память о том, что родители не пустили ее к умирающему Грише. Она любила папу с мамой такими, как есть, склоняя голову перед их несовершенством и принимая, что все, что ни делали, они делали из любви к ней. Но если бы они хоть раз сделали шаг ей навстречу, пусть не простили бы ей ее собственные прегрешения, реальные и мнимые, но пусть хотя бы позволили ей быть неидеальной!