Титановый король - Юлия Резник

двое всегда ходят хвостиком друг за другом.

– Твой папа рассказал мне веселую историю. Вот, держи. Я вспомнила, что у меня есть бельгийский шоколад.

Дина всовывает детям в руки огромную плитку черного шоколада и подталкивает их к выходу. Понятно, что таким образом отвлекая мальчишек, она дает мне время прийти в себя. Но понимает ли она, что эта ее тактичность совершенно меня обезоруживает? И заставляет чувствовать себя только хуже, потому что, если по чесноку, я ее не заслуживаю. Дверь захлопывается, звонкие голоса отдаляются… Все стихает. Лишь в ушах до сих пор шумит кровь, разогнанная до каких-то совсем уж запредельных значений. И отдает металлом во рту.

Я долго стою, вцепившись руками в деревяную полку. Кажется, сделай я шаг, споткнусь о свое вывалившееся из груди сердце, осколки которого еще каким-то чудом держатся вместе.

Скажите кто-нибудь, как может быть одновременно так плохо и так хорошо?

– Пап! Папа! Мы идем на улицу. Ты видел, сколько снега насыпало? Всего за пару часов!

Плетусь в коридор, где Данька с Ником как раз одеваются. Шапки набекрень, один конец шарфа болтается на шее, второй змеей тянется по полу.

– А Дина где?

– Я тут…

Дина выглядывает из гардероба в голубом комбинезоне и шапке-шлеме белого цвета. На ногах дутые сапожки, я не раз обращал внимание, что она всегда одевается очень тепло. Еще бы, жирок-то ее не греет. Она очень тщательно следит за тем, чтобы не поправиться. Ест какую-то ерунду на пару, я даже одно время боялся, как бы она не стала навязывать нам с пацанами своих привычек. Помню, даже придумывал, как стану обороняться, если придется, но, к счастью, ничего такого делать мне не пришлось. Дина удивительно ненавязчива, и чужие границы для нее не пустой звук.

Судорожно сглатываю. После случившегося не могу найти в себе сил, чтобы поднять на нее взгляд. Глаза выедает льющийся в окно свет. Солнце в зените, искрит на снегу бриллиантовой крошкой. На небе, похоже, ни облачка.

– Пап, где твои коньки?

Растираю воспаленные веки.

– Эм… А разве они у меня есть?

– Есть. Мы покупали, – улыбается Дина.

– А ты почему не в коньках?

– Я не очень люблю такие развлечения.

– Трусишка! – презрительно морщит нос Никита.

Пацаны, стуча по полу лезвиями, выскакивают во двор. Дина вроде как идет за ними. Наконец, можно перестать играть. Я оседаю на шикарную банкетку, зажимаю ладони коленями и свешиваю голову.

– Фед… – негромко зовет меня Дина. Я резко вскидываюсь, распрямляю плечи, как будто мне кто-то воткнул в задницу кочергу. Хватит… Я больше не могу позволить себе распускать при ней нюни. Мужик я или кто?

– Да?

– Слушай, здесь так жарко… Да и мальчишки нас ждут. Как ты смотришь на то, чтобы поговорить на улице?

Сказать, как чувствую? Что я вовсе ничего не хочу обсуждать? Нет… Наверное, это будет совсем уж нечестно.

– Лады. Где, ты говоришь, мои коньки?

Дина закатывает глаза:

– Мужчины. Ничего вы не помните.

– Кто это мы? – сощуриваюсь я, разглядывая ее маленькую задницу. Дина как раз наклонилась, чтобы отыскать мне ботинки, к самым нижним ящикам в гардеробе.

– Данька с Ником тоже ничего не могут найти.

Ах вот как. А я уж было подумал, она о каких-то своих… мужиках. Например, о том смазливом мажоре в костюме. Какого черта я о нем вспомнил – не знаю. Интересно, почему у них не срослось? Он явно подходил больше.

– Так о чем ты хотела поговорить? – интересуюсь я, когда Дина протягивает мне коньки.

– О том, что ты чувствуешь, – отвечает она негромко. Я стону. Она добавляет в голос настойчивости: – Нет-нет, послушай! Пожалуйста… Я понимаю, что сейчас ты порядком сбит с толку. Все слишком резко произошло, может быть, слишком рано... Я понимаю, что это многое для тебя изменило. Вся твоя жизнь как будто стала другой. И ты боишься, что это как-то… Ну, не знаю… сделает другим и тебя. Вероятно, так, скорее всего, и будет. – Дина разводит руками, а я сглатываю. – Но это ведь не отменит того, что было, Фед. То, что ты любишь… Ту, кого ты любил… Это все останется с тобой в памяти, как часть твоей взрослой жизни. Будут ваши места, ваша песня в наушниках, ваши маршруты, по которым вы гуляли с коляской. И запах ветра, когда вы впервые поцеловались, будет, и ощущение ее руки в твоей – это то, что будет частью тебя и через тысячу лет. Частью тебя, но не всем же! Просто подумай, что ты теряешь лишь потому, что пока с упрямством отказываешься увидеть какие-то другие смыслы. А они есть. А их много… И знаешь, я готова тебя отпустить, да-да, мы в расчете, только… Пожалуйста, пообещай, что позволишь себе жить. Каким бы невероятным и счастливым не было твое прошлое, жизнь продолжается дальше. Большая, огромная, всего один раз данная жизнь…

Может быть, Дина училась еще и на философском. Не знаю. Я стискиваю зубы и, чтобы опять у нее на глазах не расплакаться, как слюнтяй, принимаюсь ковырять зубчиками конька бесценную дубовую доску, покрывающую пол.

– Что скажешь?

– Черта с два мы с тобой в расчете. – Да знаю я! Знаю, это совсем не то, что мне следовало бы ответить. Просто… Оно ж наиболее очевидно, так? В то время как остальные ее слова требуют чуть больше времени на осмысление. И вообще… чересчур сильно ударяют по нервам. – Пойдем, – вскакиваю резко.

– К-куда?

– Ты вся вспотела уже, по вискам течет, – вытаскиваю ее за дверь, в прохладу. На дворе ноябрь, но зима давно отвоевала эти края у осени. Озерная гладь во льду. В нем же деревья, еловые иглы и неубранный сухостой. Мороз освежает кипящую голову, прочищает мозги и анестезирует глубокие раны. Ступаю на лед, где мальчишки с хохочущей, впавшей не иначе как в детство охраной гоняют шайбу туда-сюда. Включаюсь в игру. В ушах свистит ветер… Пацаны смеются, схлестываются в атаках. Прозрачный окоём над горами мутнеет на глазах. Делается морознее. Ветер взбивает небесную гладь, пока на ней не собираются сливки облаков.

– Ну, все! Давайте чай пить. Замерзли же.

– Да нормально, Дина Владимировна, – громче пацанов бурчат раззадоренные охранники. Я улыбаюсь и понимаю вдруг,