Батый - Василий Ян

Шаманка снова заговорила низким голосом:

– Объясни, великий желтый дух онгон, что означает сон Бату-хана? Не грозит ли он бедою? Не нужно ли совершить моление, чтобы отогнать ползущее к нам горе?

Шаманка переменила голос и тонким волчьим воем стала продолжать, как будто говорил другой небесный дух:

– Задуманный поход будет труден. Бородатые урусуты – сыновья рыже-красных, как сырое мясо, мангусов. Драться с ними опасно: на месте одной отрубленной головы вырастает две, вместо отрубленных двух голов вырастут сразу четыре. Без молитвы нельзя воевать с урусутами, надо принести в жертву девяносто девять черных животных: коней, быков, баранов и коз – черных без отметины. Надо первым зарезать черного коня, подаренного рязанским коназом… – Последние слова шаманка говорила все тише, и казалось, что они доносились с крыши юрты. Тут шаманка склонилась к земле и свалилась на бок.

В юрте было тихо. Все ждали, что скажет Бату-хан. Ослепительный, зажмурив глаза, говорил:

– Ты умная, как старый волк, ты хитрая, как побывавшая в капкане лисица! Может быть, ты мне скажешь, не лучше ли мне вовсе не идти на север, в леса и берлоги урусутов? Может быть, там все мое войско погибнет, съеденное рыже-красными урусутами? Может быть, мое девятихвостое знамя наклонится, как подрубленное, а мои монголы станут кандальниками других народов?

Шаманка молчала. Бату-хан продолжал:

– Мне многие, у кого душа трясется, как овечий хвост, говорят: «Зачем идти на урусутов? Там непроходимые старые леса, где бродят колдуны и им служат медведи. Лучше уйти в степи, к Синему морю, где ветер гонит волны серебристого ковыля, где пасутся стада белых быков, белых баранов, белых коз. Там кочевать привольно…» Не эти ли трусливые души научили тебя, Керинкей-Задан, твоим испуганным песням? Где мой учитель, Хаджи Рахим?

Из-за широких спин монгольских ханов поднялся факих, сухой, изможденный, с длинной седеющей бородой, в высоком колпаке дервиша.

Скрестив руки на животе, он тихо сказал:

– Внимание и повиновение! Я слушаю тебя, Бату-хан!

– Как поступал Искендер Двурогий, когда предпринимал поход? Искал ли он земли с хорошими пастбищами?

– Нет, джихангир, он искал только отряды своих врагов и обрушивался на них, как падающий с неба беркут.

– Съедал ли он перед боем своего лучшего вороного коня?

– Нет, джихангир! Своего любимого вороного жеребца Буцефала он водил с собой всюду в походах, даже когда Буцефал сделался старым.

– Спасибо тебе, мой мудрый и верный учитель, Хаджи Рахим. А что скажет мой боевой учитель, Субудай-багатур? Нужно ли нам идти на урусутов или отступить для отдыха к Синему морю?

Субудай-багатур, ворочая злым и недоверчивым глазом, сказал:

– Войско здесь застоялось. Запасы кончились. Метели усиливаются. Пора направиться быстро на города урусутов. Там можно откормить и людей, и коней. На вороном коне рязанского князя ты въедешь в город Рязань, хотя бы семьдесят семь тысяч мангусов старались тебе помешать. Шаманке Керинкей-Задан, чтоб она не голодала, подари привезенную рязанцами мороженую тушу черной свиньи, большую, как лошадь. Жертвы семидесяти семи желтым духам онгонам мы принесем в городе Ульдемире, захватив табуны урусутских коней. Пусть Керинкей-Задан старательно помолится, чтобы онгоны прекратили метель. Трудно идти в таком глубоком снегу. Если метель будет еще злиться девять дней, она засыплет нас снегом навсегда.

Субудай-багатур замолчал. Задрав шаровары на левой ноге, он усердно чесал искусанную вшами волосатую ногу. Военачальники посматривали друг на друга, и веселые искорки перебегали в их глазах.

– Спасибо тебе, всегда мудрый Субудай-багатур! Я ожидал от тебя таких слов. Завтра мы снимаемся с нашей стоянки. Войско пойдет девяносто девятью черными потоками и ворвется в рязанские земли. Я поеду на вороном коне с белыми до коленей ногами и белой звездочкой во лбу. Он принесет мне счастье-удачу. Мой белый конь Акчиан, завернутый в войлоки, будет уведен кипчакскими конюхами к Синему морю. Он родился в Арабистане и едва ли перенесет медвежий холод. Мы не будем вырезать всех урусутских харакунов[140]– земледельцев. Нужно захватить их как можно больше и гнать впереди. Мы погоним их первыми на приступ городских стен.

– А чем их кормить? – спросил один хан.

– Зачем кормить пленных? Пусть они сами кормятся! Пусть едят павших коней и все, что хотят. Сегодня мы будем отдыхать без заботы. Завтра снова начнется кровавый пир.

Первым в вихре снежной пыли ушел тумен «бешеных» Субудай-багатура. Своими знаменитыми переходами, меняя в пути коней, Субудай пробивался через сугробы. Он посадил на коней нескольких половецких пленных проводников. Они указывали ему едва заметные степные тропы. Субудай держал проводников возле себя и расспрашивал обо всем, что ему казалось странным и необычным.

Быстрым налетом его передовой разъезд захватил в лесу трех охотников. На поясах у них мотались десятка два белок. Около них вертелась черная лохматая собачонка. Пленных привезли к Субудаю. Он сидел на саврасом заиндевевшем иноходце. Из-под лилового малахая с наушниками виднелся только его сверлящий глаз.

– Что вы тут делаете? – спросил Субудай через половецкого переводчика.

– Белкуем.

Переводчик объяснил Субудаю, что охотники ходят по лесу, бьют стрелами и ловят в западни белок.

– А где вы спите ночью? Уходите назад в свой дом? Где ваша юрта?

– Нет! Пока мы промышляем, мы спим в лесу. Изба далеко. Разве можно в нее возвращаться с охоты?

– Как далеко?

– Дней шестнадцать ходу.

– Как же вы спите в лесу? Как заяц в снегу?

– Зачем как заяц! Мы копаем в снегу яму до самой земли, чтобы было сухо. И тогда уже на земле разводим костер. Мы спим возле костра, как на печке, или ложимся на то горячее место, где горел костер.

– И тепло?

– Как в избе. Снимешь полушубок, набросишь на плечи, греешься и спишь.

– А какой делаете костер? Из чего? Из веток?

– Зачем? Свалишь рядом три лесины, разожжешь их посредине, – лесины и пылают всю ночь, одна от другой разгораются, жар берут. Ночью встанешь, передвинешь обгорелые концы лесин в огонь и опять заснешь.

– Трудно срубить лесину?

– Почему трудно? Дело привычное.

– Покажи, как ты рубишь?

– Почему не показать?

Охотники вытащили из-за спины топоры, поплевали на руки. Один из них хотел сбросить полушубок. Другой заворчал:

– Не скидывай, украдут твою лопоть![141]