Время жить и время умирать - Эрих Мария Ремарк

— Если мы поженимся, тебе уже не надо будет бояться фрау Лизер, — сказал он. — Как жена солдата ты будешь ограждена от ее пакостей.

— Разве?

— Да. — Под ее пристальным взглядом Гребер растерялся. — По крайней мере брак даст хоть что-то.

— Это не причина. С фрау Лизер я уже как-нибудь справлюсь. Пожениться! Да мы и не успеем.

— Почему не успеем?

— Для этого нужны бумаги, разрешения, свидетельства об арийском происхождении, справки о здоровье и еще бог весть что. Пройдут недели, пока мы все это получим.

«Недели, — подумал Гребер. — И она с такой легкостью об этом говорит! Что со мной будет за это время!»

— Для солдат нет таких строгостей, — сказал он. — Все можно сделать за несколько дней. Мне говорили в казарме.

— Тебе там и пришла эта мысль?

— Нет. Только сегодня утром. Но в казармах часто говорят о таких делах. Многие солдаты женятся во время отпуска. Да и почему не жениться? Когда фронтовик женится, его жена получает ежемесячное пособие, двести марок, кажется. Зачем же дарить эти деньги государству? Если уж рискуешь своей головой, то почему, по крайней мере, не взять то, на что ты имеешь право? Тебе деньги пригодятся, а так их себе оставит государство. Разве я не прав?

— С этой точки зрения ты, может быть, и прав.

— Я тоже думаю, — сказал Гребер с облегчением. — Кроме того, существует еще брачная ссуда; кажется, тысяча марок. Может быть, ты, выйдя замуж, сможешь бросить работу на пошивочной фабрике.

— Едва ли. Это не имеет никакого значения. А что мне тогда делать весь день? Одной?..

— Верно.

Гребер на миг почувствовал полную беспомощность. «Что только они с нами делают, — подумал он. — Мы молоды, мы бы должны быть счастливы и не разлучаться. Какое нам дело до войн, которые затеяли наши родители?»

— Оба мы скоро останемся в одиночестве, — сказал он. — А если мы поженимся, такого одиночества не будет.

Элизабет покачала головой.

— Ты не хочешь? — спросил он.

— Мы будем не менее одиноки, — отозвалась она. — Даже больше.

Гребер вдруг опять услышал голос певицы напротив. Она перестала петь гаммы и перешла на октавы. Они казались воплями, на которые отвечало только эхо.

— Это же не бесповоротно, напрасно ты боишься, — продолжал он. — Мы в любое время можем развестись.

— Тогда зачем жениться?

— А зачем дарить что-либо государству?

Элизабет встала.

— Вчера ты был другим, — сказала она.

— Как был другим?

Она чуть улыбнулась. — Давай не будем больше об этом говорить. Мы вместе, и этого достаточно.

— Так ты не хочешь?

— Нет.

Он посмотрел на нее. Что-то в ней закрылось и от него отодвинулось.

— Черт побери, — сказал он, — я же от всей души предложил!

Элизабет снова улыбнулась. — Вот в том-то и дело. Не нужно вкладывать слишком много души. Есть у нас еще что-нибудь спиртное?

— Есть еще сливянка.

— Это наливка из Польши?

— Да.

— А нет ли у нас чего-нибудь не трофейного?

— Должна быть еще бутылка кюммеля. Он отечественного производства.

— Тогда дай мне кюммеля.

Гребер отправился на кухню за бутылкой. Он досадовал на самого себя. В кухне он постоял, глядя на грязные тарелки и дары Биндинга; было полутемно и пахло остатками пищи. Чувствуя себя выжженным и опустошенным, Гребер вернулся в комнату.

Элизабет стояла у окна.

— Какое серое небо, — сказала она. — Будет дождь. Жалко!

— Почему жалко?

— Сегодня наше первое воскресенье. Мы могли бы выйти погулять. Там, за городом, ведь весна.

— Тебе хочется выйти?

— Нет. С меня достаточно и того, что фрау Лизер ушла. Но тебе лучше было бы погулять, чем сидеть в комнате.

— А мне это неважно. Я достаточно пожил, так сказать, на лоне природы и довольно долго могу обойтись без нее. Моя мечта о природе — это теплая, неразбомбленная комната, где сохранилась мебель. А это у нас есть. Вот самое замечательное, что я могу нарисовать себе, и я никак не могу вдоволь насладиться этим чудом. Может, тебе оно уже надоело? Ну, пойдем в кино, если хочешь.

Элизабет покачала головой.

— Тогда останемся здесь и никуда не пойдем. Если мы выйдем, день разобьется на части и пройдет скорее, чем если мы просидим дома. А так он будет длиннее.

Гребер подошел к Элизабет и обнял ее. Он ощутил мохнатую материю ее купального халата. Потом увидел, что ее глаза полны слез.

— Я что-нибудь сказал не так? — спросил он. — Перед этим?

— Нет.

— Но чем-нибудь я все же провинился? Иначе ты бы не заплакала.

Он прижал ее к себе. Из-за ее плеча он увидел улицу. Волосатый человек в помочах исчез. Несколько детей играли в войну, забравшись в щель, прорытую к подвалу рухнувшего дома.

— Не будем грустить, — сказал он.

Певица напротив опять запела. Теперь она гнусаво выводила романс Грига. «Люблю тебя! Люблю тебя!» — выкрикивала она пронзительным дребезжащим голосом: «Люблю тебя — и что бы ни случилось, люблю тебя!».

— Нет, не будем грустить, — повторила Элизабет.

Под вечер пошел дождь. Стемнело рано, и тучи все больше заволакивали небо. Элизабет и Гребер лежали на кровати, без света, окно было открыто, и дождь лил косыми бледными струями, словно за окном стояла колеблющаяся текучая стена.

Гребер слушал однообразный шум. Он думал о том, что в России сейчас началась распутица, во время которой все буквально тонет в непролазной грязи. Когда он вернется, распутица, вероятно, еще не кончится.

— А мне уходить не пора? — спросил он. — Фрау Лизер скоро вернется.

— Ну и пусть возвращается, — сонным голосом пробормотала Элизабет. — Разве уже так поздно?

— Не знаю. Но, может быть, она вернется раньше, ведь дождь идет.

— Может быть, она именно поэтому вернется еще позднее.

— И так может быть.

— Или даже только завтра утром, — сказала Элизабет и прижалась лицом к его плечу.

— Может быть, ее даже раздавит грузовик. Но это была бы чересчур большая удача.

— Ты не слишком человеколюбив, — заметила Элизабет.

Гребер смотрел на льющиеся струи дождя за окном.

— Будь мы женаты, мне совсем не надо было бы уходить от тебя, — сказал он.

Элизабет не шевельнулась.

— Почему ты хочешь жениться на мне, — пробормотала она. — Ты же меня почти не знаешь.