Рандеву и другие рассказы - Дафна дю Морье

И он уставился в пространство затуманенным взглядом мужчины, живущего в предвкушении любовного блаженства, насладиться которым ему предстоит не позже полуночи.

– Мне сказочно, невероятно повезло! – воскликнул он. – Я не заслуживаю такого счастья!

Счет был оплачен, мы встали и направились к выходу.

– Знаете что? – вдруг сказал он. – Приходите нас проводить! Поезд отправляется ровно в четыре с вокзала Виктория. Порадуйтесь вместе с нами! Как-никак Рождество. Ну, что скажете?

Я изнывал от скуки, не знал, чем себя занять, и хотя тащиться на вокзал не было ни малейшего резона, я дал согласие.

Помню, как я ехал в метро и стоя раскачивался из стороны в сторону, ухватившись за кожаную петлю над головой. Помню, как томился в очереди за перронным билетом, как вокруг меня все спешили, волновались и толкались. Помню, что долго бегал взад-вперед по платформе, высматривая в окнах вагонов первого класса своего шефа и едва уворачиваясь от орущих носильщиков. Наконец в одном из окон спального вагона я увидел толстощекое, раскрасневшееся знакомое лицо. Шеф помахал мне рукой, прокричал через стекло что-то неразборчивое, повернулся и поспешил к открытой двери в тамбур.

– Я уж решил, что вы передумали нас провожать! – крикнул он весело. – Молодец, не подвел!

Он хохотнул и подтолкнул вперед стоявшую за ним девушку, сияя гордостью и чуть не лопаясь от самодовольства:

– А вот и новобрачная! Надеюсь, вы с ней подружитесь. Не смущайся, покажись, моя дорогая!

Я застыл на месте со шляпой в руке.

– Счастливого вам Рождества, – еле вымолвил я.

Она высунулась наружу и несколько мгновений пристально смотрела на меня.

Муж бросил на нас обоих быстрый недоуменный взгляд:

– Вы как будто уже знакомы? Или я ошибаюсь?

Она засмеялась кокетливым, воркующим смехом, обняла мужа за шею и огляделась вокруг с видом победительницы, абсолютной хозяйки положения. Проводник уже поднял руку с флажком, поезд медленно тронулся, но она успела произнести те самые опрометчивые, неосторожные слова, которые оказались для нее роковыми.

– Конечно, я вас узнала, – сказала она. – Это ведь с вами мы столкнулись как-то раз на Уордор-стрит?

Преподобный Джеймс Холлавей, викарий церкви Святого Суитина, что на Чешэм-стрит, был очень и очень недоволен.

Всего на шесть недель он оставил приход на попечение младшего священника, а теперь, по возвращении, обнаружил, что все это время тот занимался не чем иным, как подстрекательством прихожан к мятежу. За столь краткий промежуток времени самый тон церковной службы успел до неузнаваемости измениться, да и вся атмосфера в храме стала другой. Жители Мейфэра – титулованные, прославленные и богатые, – составлявшие паству церкви Святого Суитина, в отсутствие своего любимого викария обнаружили на его месте зеленого юнца, не обладавшего ни обаянием, ни воспитанием; его выговор и тот оставлял желать лучшего.

И это еще не все. Вместо того чтобы скромно, не выпячиваясь, исполнять свои обязанности – как и пристало тому, кто никогда не смог бы заменить отсутствующего, кто находится здесь исключительно из милости и кого в лучшем случае терпят, отводя глаза и горестно вздыхая, – молодой человек имел наглость вообразить себя важной особой, которой позволено разоблачать и обвинять. И вот этот-то тщедушный, с простоватыми чертами лица, во всех отношениях недостойный заместитель занимал кафедру того викария, чей голос приводил в трепет тысячи людей, чей взгляд заставлял даже самых скрытных дам обращать взоры в сторону исповедален!

Первым делом, еще прежде, чем члены конгрегации успели погрузиться в собственные важные мысли, никому не известный молодой священник окинул их всех презрительным взглядом и невозмутимо, по пунктам, высказал все, что о них думал.

Говорят, что змеиный яд причиняет ужасную, нестерпимую боль, однако слова новоявленного проповедника оказались куда более ядовитыми, чем змеиное жало: они глубоко уязвляли души слушателей. Никогда еще под сводами Святого Суитина не раздавалось таких неприятных, шокирующих речей, как в те полчаса, пока длилась его проповедь. Чуть ли не каждое высказывание взывало к цензуре: по единодушному мнению присутствующих, проповедь преподобного Патрика Домби следовало вымарать от начала и до конца. И когда он отговорил, в церкви не осталось ни одного человека, который не залился бы румянцем и не прочистил бы горло по меньшей мере раз десять. Никто не смел даже взглянуть в лицо своему соседу по скамье. Не было ни одной туфли, которая не топнула бы в пол, ни одной перчатки, которую не разорвали бы надвое нервно теребившие ее руки.

Викарий предполагал отсутствовать шесть недель, и все описанное выше оказалось только прелюдией. А в то первое воскресное утро добродетельные и набожные прихожане церкви Святого Суитина высыпали на улицу переполошенные, как стадо испуганных гусей. Надо ли говорить, что через неделю они не пришли на службу и написали своему возлюбленному викарию гневную петицию.

Преподобный Джеймс Холлавей прочитал их послание, сидя на веранде очаровательного загородного дома в Девоншире, где он восстанавливал силы после инфлюэнцы.

Поначалу ситуация не показалась ему чрезвычайной. Он даже зачитал отрывок из письма хозяйке дома, прекрасной телесно и духовно герцогине Эттлборо.

– Видите, моя дорогая Нора, – начал преподобный, сопровождая свои слова весьма элегантным жестом, выражающим покорность судьбе. – Нельзя отлучиться даже на неделю: мои подопечные тут же начинают требовать, чтобы я вернулся. Как прикажете поступить?

Герцогиня склонилась над сидевшим в кресле священником и помахала над его головой платком – как веером.

– Вы совершенно о себе не думаете, Джим, – сказала она. – Вы уже готовы броситься назад и окончательно подорвать свое здоровье, лишь бы не оставлять приход в руках некомпетентного заместителя. Но я вам запрещаю это делать. Слышите? Вы мой пленник, и я вас никуда не отпущу. Вы еще очень слабы и нуждаетесь в присмотре.

Преподобный укоризненно покачал головой (этот жест она обожала) и нежно ей попенял:

– Вы меня ужасно балуете.

– Во всем, что касается здоровья, вы сущий ребенок, – продолжала герцогиня. – Возвращаться сейчас было бы самоубийством. Кстати, кто такой этот Патрик Домби?

Джеймс Холлавей презрительно пожал плечами:

– Некий выпускник Кембриджа, с прекрасными рекомендациями. Служил в Уайтчепеле, насколько мне известно. Подозреваю, что он разделяет все эти глупейшие социалистические идеи. Мне пришлось его взять, поскольку не было другого выбора. Вы ведь помните Смита, его предшественника? Он сейчас в санатории, вместе со своей женой. У бедняги туберкулез, и боюсь, что надежда на его выздоровление невелика.

Герцогиня протянула больному персик, который тому полагалось съедать каждое утро, и священник умиротворенно улыбнулся.