Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс

– Мама, пожалуйста… – Он сел в кресло и закрыл глаза рукой.

– Он привязан ко мне больше, чем кто-либо из моих родных детей, Кристофер. Он даже любит меня… Когда он сидит у меня на коленях и я укачиваю его, я вижу, как успокаивается его лицо. Он еще маленький, он такой ранимый, он так напуган всеми проявлениями взрослого мира, которых не может понять. А я могу ему помочь. Я знаю, что смогу помочь ему. Что-то подсказывает мне, что я не задержусь на этой земле, – прошептала она, и я напряг слух, стараясь различить слова. – Оставь его мне хотя бы до моей… пожалуйста, как последний дар сына матери, когда-то горячо любимой… той матери, которую ты помнишь по своим самым ранним годам, Кристофер, матери, которая прошла с тобой через корь, ветрянку, бесчисленные простуды, ведь ты помнишь? Я помню. Если бы я не помнила мои самые счастливые годы, я бы не пережила столько несчастий…

Она достучалась до него. Он растроганно глядел на мать.

– Ты сказал, что я соблазнила твоего отца и заставила его жениться на мне, только чтобы отомстить моему отцу. Ты неправ. Я полюбила вашего отца с первого взгляда. Я не могла ничего с собой поделать, так я любила его, – ведь и ты не можешь противиться своей любви к Кэти. Крис, мне ничего не осталось в память о прошлом. Я потеряла все. Джон – единственное, что мне осталось от прошлого. – Последние слова она сказала полушепотом, будто испуганно. – Он один напоминает мне о Фоксворт-холле.

– Но ведь он должен знать, кто я! И кто Барт!

Бабушка подвинулась вперед и положила руку, унизанную кольцами, на колено моего папы. Я увидел, как он вздрогнул от этого прикосновения.

– Я не знаю, что помнит и знает Джон. Он полагает, что все мои дети разлетелись по свету. Думаю, ему неизвестно, что среднее имя Барта – Уинслоу, но он такой проныра, что может знать и больше. – Она вздрогнула и отняла свою руку. – Когда-то все эти земли принадлежали моему отцу. Так что Джону вполне понятно, отчего я поселилась здесь. Это место из года в год принадлежало нашему роду.

Он покачал головой:

– И ты устроила все так, чтобы я купил эту землю подешевле?

– Кристофер, мой отец скупал земли повсюду. Теперь я их владелица. Но я бы отдала это все, лишь бы опять быть с тобой и Кэти. Никто, кроме меня, не знает вашей тайны, а я никогда не расскажу ее. Я обещаю никогда не ранить ваши чувства, не стыдить вас – только позвольте мне остаться! Позвольте мне снова быть вам матерью!

– Избавься от Джона!

Она вздохнула и наклонила голову:

– Если бы это было возможно.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты не догадываешься? – Она взглянула на него.

– Шантаж?

– Да. У него тоже никого не осталось. Он делает вид, что ничего не знает о вас с Кэти, но я не уверена. Он поклялся, что не разгласит тайну моего пребывания здесь, потому что иначе я была бы осаждаема репортерами. Поэтому я дала ему приют и содержание, дабы ничто не просочилось за эти ворота.

– Но Барта ты не уберегла. Джори видел, как Джон Эймос постоянно нашептывает ему что-то. Я полагаю, ему все о нас известно.

– Но он не станет делать ничего против вас! – воскликнула она. – Я поговорю с ним, вразумлю его. Я откуплюсь от него… он ничего никому не скажет.

Папа встал, собираясь уходить. На мгновение он положил руку на ее седую голову, но тут же с виноватым видом снял ее.

– Договорились. Поговори с Джоном, скажи ему, чтобы оставил Барта в покое. Не говори Барту, что ты его родная бабушка, пусть ты останешься для него доброй старушкой, которой нужен внук и друг. Можешь ты сделать для меня хоть эту малость?

– Конечно, – вяло согласилась она.

– И пожалуйста, надевай снова эту вуаль на лицо. Джори известно, что ты моя мать, но ты же понимаешь. Кто знает, вдруг Кэти решит по-дружески навестить соседей. До сих пор она была занята только балетом. Теперь ей не хватает занятий, и она стремится общаться с людьми. Когда она была юной, для нее было пыткой сидеть в четырех стенах… часы казались ей веками, а мать и бабушка… только подстегивали в ней желание бежать к людям.

Бабушка вновь горестно опустила голову.

– Я знаю: я согрешила и каюсь в этом. Я молюсь, чтобы жизнь повернулась вспять, но каждый день я просыпаюсь одинокой, и только Барт придает мне надежду. Я хочу у тебя что-то спросить, – шепотом проговорила она. – Ты любишь ее, как мужчина любит… свою жену?

Он отвернулся:

– Это тебя не касается.

– Но я догадываюсь. Я спрашивала Барта, но он не понял, что я имела в виду. Он сказал мне, что вы спите в одной спальне.

Разозленный, он сверкнул на нее глазами:

– И в одной постели! Теперь ты удовлетворена?

Он повернулся и решительно вышел.

Загадка на загадке. Проклятые загадки!

Почему мама ненавидит его мать? Почему они говорят о спальне и постели?

Я во весь дух побежал домой, не тратя времени на то, чтобы докладывать Джону Эймосу о разговоре. Маму я увидел сразу, но спрятался: она не увидела меня. Она как раз пыталась выползти из этой безобразной коляски. Как странно видеть ее такой же неуклюжей, как я сам, не владеющей своим телом. С трудом поднявшись, она стояла, дрожа с головы до ног. Лицо ее, которое я видел в зеркале, было бледно. Волосы обрамляли его, как золотая рама. Расплавленное золото, горячее, как пламя ада, как бегущая лава.

– Барт, это ты? – сказала она. – Отчего ты так странно на меня смотришь? Я не упаду, если ты думаешь об этом, не бойся. С каждым днем я чувствую себя все сильнее и лучше. Давай посидим и поговорим с тобой. Расскажи мне, что ты делаешь, когда я тебя не вижу. Куда ты ходишь? Научи меня играть в твои подражательные игры. Когда я была такая, как ты, я тоже всегда кому-нибудь подражала. Например, воображала, что я первая в мире балерина, знаменитая прима, и с тех пор это стало главным в моей жизни. Теперь я понимаю, что это не главное в жизни. Теперь я думаю, что самое главное в жизни – дать счастье тем, кого любишь. Барт, я хочу, чтобы ты был счастлив…

Я ненавидел ее за то, что она «соблазнила» моего отца и отняла его у бедной одинокой бабушки, которая ей приходилась свекровью! И это когда у нее был собственный муж – доктор Пол Шеффилд, брат Криса, но вовсе не мой отец. Взгляните только на ее лицо, как она старается загладить передо мной все свое невнимание ко мне в прошлом! Слишком поздно! Мне захотелось подбежать и ударить ее. Услышать, как захрустят все ее кости! Она была неверна всем своим мужьям. Но мне не положено говорить об этом. Ноги мои подогнулись, стали ватными, и все обвинения, воплотившиеся в крик ненависти, остались только в моем мозгу. Бесчестная, порочная женщина! Рано или поздно она вновь исчезнет из моей жизни с новым любовником, как это было с матерью Малькольма, как это делают все матери на свете.

Ну почему моя бабушка прямо не сказала мне, кто она такая? Отчего она скрывается? Разве ей не понятно, как мне нужна бабушка? Она тоже лгала мне об отце! Только Джон Эймос сказал правду.