Уходи с ним - Аньес Ледиг

— Это станет для нее прекрасной целью. Только не потеряй.

Когда он возвращается ко мне после того, как отошел в сторонку, чтобы ответить на важный звонок, по его окаменевшему лицу я понимаю, что случилось нечто серьезное.

— Мы должны возвращаться, Джульетта, я вам потом объясню… Но мы должны немедленно возвращаться.

— Тут два часа ходьбы, а потом еще пять часов…

— Именно. Пойдем прямо сейчас.

Мне хотелось остаться, но по его глазам я чувствую, что выбора у меня нет. Не понимаю, почему, просто знаю, что должна идти за ним. Я могла бы предложить ему, что останусь, а он пусть возвращается один, но твердо уверена, что вернуться нам нужно обоим. Он заверяет, что все объяснит, когда мы сядем в машину. Предлагает пойти вперед, чтобы сложить палатку, пока я буду спускаться в своем темпе, и быстренько принять душ у Бабетты перед дорогой. Время неожиданно начинает поджимать.

Так и сделаем.

Я доверяю ему.

Он почти ничего не сказал.

Терпеть этого не могу.

Торопливо отправляю в копилку воспоминаний козерогов, озеро, Александра и его протянутое на ладони сердце, Бабетту и ее нежную дружбу, необъятность и покой, заново обретенные здесь, и надежду тоже. Я унесу их с собой. Никто не отнимет у меня этот чемодан, который я с трудом закрываю, так он полон.

Мне хотелось бы остаться еще ненамного. Совсем на чуть-чуть.

Я вернусь.

Обещаю тебе, жизнь!

«Моя милая Джульетта,

не сердись на меня. Ты могла бы подумать, что мой уход — большая трусость, поэтому я должна тебе кое-что объяснить.

Я должна объяснить тебе мою жизнь, чтобы ты поняла мою смерть…

Помнишь, дорогая, ту песню, которую ты ставила мне в машине. Жеральд де Пальма: „Ты заслужил свое место в раю. / И если пролетит ангел, уходи с ним“.

Я ухожу с ним.

Жан — тот ангел, который пролетел в моей жизни.

Даже не знаю, с чего начать…

Твой дедушка Альфред был не совсем тем человеком, каким хотел казаться в глазах окружающих. Я была влюблена в него, очень влюблена, а потом покорна, очень покорна. Почему, ты думаешь, появление в твоей жизни Лорана так меня потрясло? Потому что я узнала ту же историю, которую пришлось пережить мне. Альфред был идеальным зятем, а в наше время идеальными зятьями не разбрасывались. Поэтому мои родители быстренько прибрали его к рукам и выдали меня за него. Он был милым — в первые недели, в первые месяцы, дав мне время привязаться, а себе — рассказать о своей жизни, обо всем, что ему пришлось якобы выстрадать. Я хотела утешить его, доставить радость, залечить раны. А еще я боялась, что он меня оставит — он, который обратил на меня внимание, и я, которая мучилась сомнениями, достойна ли я его. Проклятая ущербность.

Перемена произошла незаметно. Он выставлял себя жертвой, а я была виновата во всем: что суп пересолен, что плохо одета, что поправилась или похудела, или что у меня круги под глазами, или в том, что недостаточно активна в постели или недостаточно внимательна, когда он возвращается из своих дипломатических поездок. Угодить ему было невозможно. Никогда. Годами я пыталась стать лучше, чтобы понравиться ему, пока не поняла однажды, что этим попыткам конца не будет. Такое всегда осознаешь слишком поздно, уйти уже невозможно, ты пленница страха. Конечно, я собиралась сбежать, я даже предупредила его, что собираюсь это сделать, но он поклялся, что никогда меня не отпустит и так отравит мне существование, что я буду жалеть о своем решении до конца моих дней. Он постоянно грозился лишить меня детей. Он же был дипломат с большими связями, в том числе и в судейских кругах. Я знала, что он мог осуществить свои угрозы. Поэтому я осталась и всю жизнь вынуждена была переносить его обидные замечания, а то и унижение, резкие смены настроения, его сексуальные требования, которые не имели ничего общего с моим удовольствием, на что он, разумеется, не обращал ни малейшего внимания. Я осталась с ним и отстранилась от себя самой, чтобы не быть свидетельницей собственной деградации.

Однажды в моей жизни появился Пьер. Случайно, словно украдкой, как неслышно влетает и садится бабочка. Я поехала в Брест на особое дефиле Дома Шанель, не помню уж, по какому поводу. Он работал портным в этом городе. Скромным портным, у которого было маленькое ателье в центре Бреста. Там он шил костюмы на заказ и очаровательные свадебные платья. Этот мужчина проникся ко мне уважением с первого мгновения — с присущей ему мягкой робостью. Мы провели незабываемые минуты, разговаривая о швейном деле, о создании новых моделей, о тканях, технологиях и поэзии. Он был поэтом, настоящим поэтом. Не из тех, кто вечно жалуется, переписывая „Цветы Зла“[40]. Он был счастливый поэт, который вносил красоту в самую обыденную жизнь. Его письма потрясали своей простотой, нежностью и гармонией. Я бережно сохранила их все в углу чердака. Ты найдешь их в небольшой деревянной шкатулке для шитья, которую он подарил мне на мое сорокалетие. Он так уважал меня, что между нами никогда ничего не было. Эта любовь была столь сильна, что не испытывала нужды в плотском воплощении. Он знал, что при малейшей неосторожности я окажусь в опасности, ведь ты хорошо понимаешь: в те времена нельзя было любить, не рискуя беременностью. А он, конечно же, все знал об Альфреде. Он был моим наперсником, моим утешителем, моим прибежищем, моим невидимым и целомудренным любовником. Он говорил мне, что я восхитительна, что я одаренная, чувствительная, утонченная, великодушная, что я — самая прекрасная встреча в его жизни, и он всегда будет рядом. Сколько раз мне хотелось собрать чемодан и уехать из Парижа к нему в Брест, в его маленький домик, хоть и расположенный у моста самоубийц. Сколько их было, этих мятущихся душ, осиротевших, витающих в его саду вокруг тел, служивших им оболочкой и только что разбившихся после падения с сорокаметровой высоты. Когда я его спрашивала, почему он не переедет, он всегда отвечал, что ему кажется, будто его место здесь, где он может хоть немного утешить эти души, прежде чем они отправятся неизвестно куда. Мне хотелось ему верить, в нем было столько доброты.

Сколько раз я садилась в поезд на вокзале Монпарнас, чтобы поехать к нему в Брест. Теперь ты понимаешь, откуда взялось мое пристрастие к торту „Париж-Брест“. Этот десерт был для меня настоящим символом. Он напоминал о билетах на поезд, сулящих мне глоток кислорода, столь необходимый, чтобы переносить Альфреда — под носом у которого я смаковала мой торт, думая о Пьере. О Пьере, который всегда ждал меня на перроне с цветами и шоколадными конфетами.

Однажды мы встретились в Эльзасе — опять по работе. Вот там я его и отвела на крышу кафедрального собора. Он сказал мне то, чего я никогда не забуду. Такое прекрасное объяснение в любви, что я чуть не умерла из-за невозможности на него ответить. Но Альфред сжимал тиски, он подал просьбу о постоянном назначении в Париж. Мне становилось сложно заполучить хоть несколько часов свободы. И вот, мало-помалу, мне пришлось прекратить поездки в Брест, мы перестали друг другу писать, потому что муж проверял даже мою почту. Все это отчасти было моей собственной дорогой на Мэдисон[41].