Тяжело в учении, легко в бою - Ирвин Уэлш

Недолго думая, жму Тому Кахиллу руку, и вот я уже практически трудоустроенный парень. Хотя, должен признаться, никогда не был в восторге от работы в конюшне. Да, я хотел стать жокеем, но не настолько любил всех этих коняг, чтоб за ними чистить. И кстати, мне за это пришлось поплатиться. По совести говоря, боялся я до усрачки, когда эти твари неслись во весь опор. Вот и на долбаном «Бонневилле», или как его там, мотоцикле Крейви, страшно мне.

Темнота опустилась внезапно, но предсказуемо, как слетает одежда со шлюхи. Вот я и дома, надо бы отпраздновать трудоустройство. Сварганил себе бутерброд с жареным яйцом, взялся за газету. Ну о чем пишут, просто зло берет! Местная газетенка рассказывает, что «Данфермлин Атлетик» продали три с половиной тысячи сезонных билетов. «Атлетик»-пиздетик. Ни хера я больше билет на них не куплю. И пусть печатают такую муру в местных газетах. Зачем козлам своя пресса?

Старик дома. Он бываетлибо здесь, либо в библиотеке. Ну, и в «Готе», конечно. Но только перед самым отбоем – у него пол-лица сгорело в восемьдесят девятом. Все, говорит, из-за дешевой синтетики, которую он носит. Хотя старуха сказала, не фига бычки не тушить. Больше ее уже на его табло не тянуло, а тут говнюк Арни помахал штанишками у нее перед носом и уволок маманю в Данфермлинскую царскую жизнь.

Глянул на меня старикан, уселся со своей газетой и давай новости читать да головой качать. Оседлал любимого коня: гонит пургу о семидесятых, да о предательстве рабочего класса.

– …сейчас разве кто сделает возврат налога? А раньше бумажечки всегда вовремя приходили. Эх, семидесятые!.. Вот было время, а потом подвалила эта английская паскуда и все испортила. Все теперь для богатых, всю страну буржуям продали. Нет настоящих лейбористов, никто не защитит простого трудягу. Сейчас там одни проститутки сидят. Тратят целое состояние на привилегированное образование, а что в итоге? Искали, искали, никого лучше найти не могли. Теперь этот итонский придурок от тори будет всем заправлять. Наплодили клонов!

– А как же прогресс, отец? Система управления семидесятых была вообще никакая, да что там, опасная, как сковорода с маслом. С ней прекрасно расправились микроволновка, фритюрница и круглосуточные забегаловки фастфуда.

– Нуда, прогресс прогрессом, – отвечает он, раздирая упаковку лапши быстрого приготовления, – но Скарджилл все равно виноват. Надо было собрать народ на этот долбаный парламент, разобрать его по кирпичику и забросать камнями всех этих умников из частных школ.

– Элита всегда возрождается, отец, не забывай. Сегодняшний революционный авангард – это завтрашний правящий класс.

– Да, сынок, и именно поэтому необходима перманентная революция. Необходимо создать структуру, лишенную иерархии.

Смотрю я в окно, а там мусорные контейнеры стоят. Брошенные прямо на дороге. Надо бы их во дворик затащить.

– Любая структура, отец, иерархична по своей природе. И не нужна людям перманентная революция, им оттянуться нужно.

Старик швыряет коробку на стол, крутит вилкой, пытаясь поймать торчащую вермишель.

– Ну и каково решение проблемы? Выпивка, наркота, девки и консерваторы у власти? Это и есть твои жизненные ориентиры?

– Я ничего подобного не говорил.

– Пораженческая болтовня, сынок. – Он размахивает вилкой с вермишелью. – Вот в чем беда вашего поколения: отсутствие коллективизма. Тебе бы в библиотеку, набраться общественно-политического сознания, чтобы был готов воспользоваться возможностью, когда она представится! Вилли Галахер да старик Боб Селькирк* поди в гробу переворачиваются, глядя на все это.

* Галахер Вилли – английский профсоюзный лидер, один из основателей Коммунистической партии Великобритании. Возглавил международную сборную первого послереволюционного матча в Москве в 1920 году. Боб Селькирк – член городского совета Кауденбита, лидер рабочего движения. – Примеч. пер.

– Вряд ли им понравился бы твой негритянский рэп, отец.

Его глаза пылают огнем:

– Да в одной строчке «Фифти сентс» больше политики, чем в сотне альбомов хиппи-педиков, которых ты слушаешь!

Вот так всегда. А я-то размечтался отпраздновать: яйцо зажарил на сливочном маслице, приправки любимой притащил, перчика. Все мне, гад, испортил.

Самое нелепое, что я видела в жизни – это моя мать в трико. Она включает видеоплеер с сорокапятиминутной спортивной программой, минут пять смехотворно крутит задом, затем все выключает и идет на кухню. Подходишь ближе и чувствуешь, как она взвинчена; а еще видишь дорожки от высохших слез на щеках. Потом заглядываешь в коробку с шоколадным печеньем, а там половины уже нет.

– У нас сегодня годовщина свадьбы, – говорит мама рассеянно. Она занята растениями – поливает и обрезает секатором. «Вертушка» по-прежнему крутит спортивную программу, правда, никто не смотрит. Мне скучно, усаживаюсь с Инди посмотреть мультики по другому каналу.

– А сколько лет вы женаты? – спрашивает Индиго.

Тут входит отец. Мама только собралась что-то сказать, как он фыркает:

– Какая разница? Нет никакой любви, все это химические реакции. День святого Валентина – обман и жульничество.

Господи, ну и тупица.

– Что ты понимаешь? – спрашиваю я. – Да и вообще, не лицемерь. У тебя на руке татушка с именем жены.

Он бросает взгляд на запястье, потом тупо пялится в наши мультики. Скуби Ду и Шэгги драпают от вовсе не страшного чудовища. Я вижу на отцовском лице неуверенную улыбку и слышу в ответ:

– Ты просто юная идеалистка. Подрастешь – поумнеешь.

Встречаюсь с ним взглядом.

– Ты тоже подрос и поумнел?

Теперь и Инди внимательно смотрит на него.

– Я никогда не был идеалистом. Я всегда был реалистом. – Отец плюхается в огромное кресло. – И я всегда был занят – зарабатывал деньги, чтобы ты с сестренкой каталась на лошади и училась ненавидеть своего папу. – Нервно хохотнув, он протягивает руку и требу шит длинные волосы Индиго.

– А я всегда буду любить тебя, папочка! – верещит она и прыгает с кровати ему прямо на колени.

Огромным кулаком отец шутливо мнет ее щеки.

– Ты-то, конечно, будешь любить, моя маленькая красавица!

Инди повторяет его движения, и они веселятся, боксируя и играя в драку. Мне этого не вынести – маленькая девочка внутри меня тоже хочет поиграть с ними. Но я встаю и ухожу.

– Ага, целых пять лет, а потом заработают мозги и железы, – бросаю я по пути к дверям.

– Кто это вам на хвост наступил, Ваше высочество? – В его рыке слышится злоба.

Мама испуганно озирается, на лице – изумленное непонимание происходящего; она механически продолжает опрыскивать паучник водой. Я тыкаю пальцем в свое предплечье.

– Сначала посмотри татуировку на запястье, а потом заливай, был ты идеалистом или нет. Сейчас ты просто трус, вот и все.